| Прошлогодний экономический кризис, произошедший в финансовом секторе, который лежит в основе американского капитализма, не может не оставить заметных шрамов. Финансовый надзор, роль крупных банков, отношения между государством и ключевыми рыночными игроками никогда не будут такими, как раньше. КАПИТАЛИЗМ ПОД СОМНЕНИЕМ Более важно, однако, то, как будет меняться отношение общества к устройству капиталистической системы. Сама природа кризиса и реакция на него правительств теперь угрожают подорвать общественное мнение относительно справедливости, объективности и легитимности демократического капитализма.
Допустив ситуацию, в которой кризис стал возможен (в особенности, сконцентрировав власть у немногих крупных учреждений), и реагируя на кризис именно так, как мы наблюдаем (масштабный государственный "выкуп" банков и крупных корпораций), США в настоящее время рискует двинуться в сторону европейского корпоративизма и коррумпированного капитализма более патерналистских режимов.
Это, в свою очередь, подвергает угрозе уникальный американский вариант капитализма, которому до сих пор удавалось не ассоциироваться в общественном сознании с устойчивой коррупцией, и, таким образом, эта страна была сравнительно защищена от популистской антикапиталистической пропаганды.
Что же, теперь этого не избежать? И если так, станут ли такие перемены лишь временной реакцией на острую критическую ситуацию в экономике, или настроения в Америке претерпят куда более глубокий и вредоносный поворот?
Некоторые сигналы не обнадеживают.
БЕЙ БОГАЧЕЙ Один мой знакомый работал консультантом в ныне печально известном гиганте страхования, American International Group (AIG). Чтобы он не захотел открыть свой собственный хедж-фонд, AIG предложила ему договор о недопущении конкуренции: некоторая сумма денег, которая должна была компенсировать ему упущенные возможности.
Это совершенно обычная, стандартная практика – но, к несчастью для моего знакомого, эти деньги по условиям договора должны были быть ему выплачены в конце 2008 года. Поэтому начало 2009-го он провел в страхе: его контракт был классифицирован как один из тех самых печально известных бонусов AIG. Поскольку против этих бонусов в обществе поднялась волна праведного гнева, то мой друг даже получил несколько угроз убийства.
В результате, хотя юридически он был не обязан этого делать, он предпочел вернуть деньги компании обратно, в надежде, что этот поступок спасет его имя от позорных публикаций в газетах.
На случай, если это его не спасет, он подготовил план побега для своей жены и детей. И это было очень благоразумной тактикой поведения; как известно, разъяренные протестующие вломились в дома нескольких менеджеров AIG, чьи имена засветились в газетах, и только по счастливой случайности ничьей жизни и здоровью не был причинен вред.
Хотя такие крайности, к счастью, случаются довольно редко, их вполне можно счесть симптомами массового недовольства. В недавнем опросе 65% американских граждан заявили, что государство должно ограничить размер компенсаций руководителей крупных корпораций, и 60% хотели бы, чтобы государство вмешалось и внесло кое-какие улучшения в политику больших компаний.
При этом эти взгляды не означают доверия правительству: только 5% американцев в том же опросе сказали, что по большей части доверяют правительству, а 30% сказали, что не доверяют вовсе. Просто на текущий момент американцы доверяют крупным корпорациям в еще меньшей степени: меньше, чем каждый тридцатый, заявили, что в целом им доверяют, и каждый третий не доверяет крупным компаниям в принципе.
Такие настроения знакомы людям, изучающим феномен общественного мнения в большой части земного шара. Но это довольно необычное состояние дел для США.
До недавнего времени американцы отстаивали свою веру в рыночные ценности и даже терпели некоторые негативные стороны экономики рынка, например, крайне высокий разрыв уровня доходов.
Долгое время капитализм в США пользовался исключительно сильной поддержкой общества, так как американская форма капитализма имела свои отличительные особенности от всего мира, – в основном, из-за уникальным образом открытой и свободной рыночной системы.
АМЕРИКАНСКИЙ ПУТЬ Капиталистические ценности – это не только свобода предпринимательства, но и законы, и политика, которые обеспечат свободный вход на рынок, которые ускорят получение финансовых ресурсов для новых игроков, и которые создадут большой простор для конкуренции.
США, в общем и целом, приблизились ближе всех остальных к этому идеалу, и это немаленькое достижение, потому что рыночное давление и стимулы обычно не приводят к установлению такого баланса естественным образом.
Хотя всем принесет пользу свободный, основанный на конкуренции рынок, никто конкретно не получает больших доходов от того, что система сохраняется конкурентоспособной, а игровое поле – ровным. Классическому капитализму не хватает сильного лобби.
Это заявление может показаться странным в свете миллиардов долларов, которые тратятся компаниями на лобби в американском Конгрессе, но в том-то все и дело. Большинство лоббистов хотят перетянуть одеяло в ту или иную сторону, а не поделить его поровну. Лоббирование, в основном, играет на стороне бизнеса, в том смысле, что оно защищает интересы существующих компаний, а не на стороне рынка, в том смысле, чтобы поддерживать по-настоящему свободную и открытую конкуренцию.
Открытая конкуренция вынуждает компании с долгой историей доказывать свой высокий уровень снова и снова, и сильные рыночные игроки в результате используют имеющиеся ресурсы для ограничения соревновательности и усиления своих позиций. В результате, между бизнес-лобби и рыночным лобби возникает серьезное напряжение, хотя американский капитализм до сих пор управлялся с этим напряжением лучше, чем в большинстве стран.
В недавно опубликованном исследовании Рафаэль ди Телла и Робер МакКаллох показали, что общественная поддержка капитализма в любой стране положительно ассоциируется с идеей, что успех определяется упорным трудом, а не слепой удачей, и обратно связана с уровнем коррупции. Эти корреляции во многом объясняют общественную поддержку американского капитализма.
Согласно одному недавнему исследованию, только 40% американцев считают, что удача – более важный фактор для уровня дохода, чем упорный труд. Но при этом более важную роль удаче отводят 75% бразильцев, 66% датчан и 54% немцев; может быть, теперь понятно, почему американцы так стабильно поддерживают свободный рынок.
Некоторые ученые возражают, что такой взгляд на легитимность капитализма, – результат просто-напросто успешной пропаганды идеи "Американской мечты" – мифа, распространенного в американской культуре, но не обязательно имеющего в основе реальность.
Действительно, фактические данные не подтверждают, что социальная мобильность в США выше, чем в других развитых странах. Эта разница не видна в общей статистике, но четко прослеживается на верхней границе распределения – а именно она привлекает больше всего внимания и больше всего влияет на настроение людей.
Даже до интернет-бума, который привел к появлению множества молодых миллиардеров, – в уже далеком 1996 году – каждый четвертый миллиардер в США сам создал свое богатство. Скажем, в Германии это только каждый десятый. И самые богатые self-made американские миллиардеры – от Билла Гейтса и Майкла Делла до Уоррена Баффетта и Марка Цукерберга – создали свои состояния в конкурентных видах бизнеса, с полным или практически полным отсутствием какого-либо вмешательства государства или помощи от него.
Этого нельзя сказать про большинство других стран, где самые богатые люди накопили свои состояния в регулируемых видах бизнеса, где связи в правительстве являются ключевым фактором успеха.
Это можно сказать про российских олигархов, итальянца Сильвио Берлускони, мексиканца Карлоса Слима, и даже крупнейших гонконгских богачей. Они заработали свои миллиарды в бизнесах, сильно зависимых от правительственных концессий, – в энергетике, недвижимости, телекоммуникациях, нефти. Успех в этих сферах зачастую зависит от наличия правильных связей куда больше, чем от инициативности и предпринимательского таланта.
В большей части земного шара лучший способ заработать деньги – не найти блестящую идею и упорно трудиться, воплощая ее в жизнь, а развивать связи с государством. Такая полукоррумпированность не может не влиять на отношение общества к экономической системе страны.
Когда в недавнем исследовании итальянских менеджеров попросили назвать определяющие факторы финансового успеха, на первое место они поставили "знакомство с влиятельными людьми" (80% назвали этот фактор "важным" или "критично важным"). "Знания и опыт" оказались на пятом месте, после характеристик вроде "лояльность и повиновение".
Разница между этими путями к процветанию демонстрирует нечто большее, чем просто разницу восприятия. Американский капитализм действительно сильно отличается от своих европейских аналогов, по причинам, которые имеют глубокие исторические корни.
ОТКУДА ЕСТЬ ПОШЛИ ФИНАНСЫ В Америке, в отличие от остального Западного мира, демократия появилась до индустриализации. Ко времени Второй промышленной революции (вторая половина XIX века), в США уже несколько десятилетий существовало всеобщее избирательное право (хотя бы только для мужчин), и несколько десятилетий было широко распространено образование.
Таким образом, ожидания населения были высоки, и вряд ли они стали бы терпеть несправедливую экономическую политику. Неудивительно, что антитрастовые законы (приводящие к развитию рынка в целом, но иногда тормозящие конкретные бизнесы), – были разработаны в США в конце XIX – начале XX века.
Так же неудивительно, что в начале XX века, при поддержке журналистики и популистских (но не антирыночных) политических движений, в Соединенных Штатах наблюдалось усиление регуляции, направленное на уменьшение власти большого бизнеса.
В отличие от Европы, где самая активная оппозиция против вопиющих проявлений бизнеса истекала от социалистических антирыночных движений, в США оппозиция была четко прорыночной. Когда Луис Брандейс атаковал финансовые тресты, его целью было не нарушить работу рынков, а лишь сделать, чтобы они работали лучше.
В результате, американцы с самого начала понимали, что интересы рынка и интересы бизнеса не всегда совпадают.
Американский капитализм развивался, когда правительственное вмешательство в экономику было довольно слабым. В начале XX века, когда оформлялся современный американский капитализм, правительство США расходовало только 6,8% ВВП. После Второй мировой войны, когда современный капитализм полностью оформился в западно-европейских странах, правительства этих стран тратили в среднем до 30% ВВП.
До Первой мировой войны правительство США было крохотным по сравнению с правительствами других стран. Отчасти это было из-за того, что перед США не стояли никакие существенные военные угрозы, что позволило правительству тратить на армию достаточно малую часть бюджета. Федералистская направленность американского режима также привела к ограничению размера национального правительства.
Если правительство мало и оно относительно слабое, то чтобы делать деньги, необходим успешный бизнес частного сектора. Но чем больше объем и диапазон правительственных трат, тем легче зарабатывать деньги, перераспределяя общественные ресурсы. Создание бизнеса – это сложно и рискованно, а получение правительственной преференции или даже контракта – это проще и гораздо безопаснее.
Таким образом, в странах с большими и сильными правительствами, государство оказывается в самом сердце экономической системы, даже если эта система относительно капиталистическая.
От этого политика и экономика тесно переплетаются, как в практических вопросах, так и в общественной картине мира: чем больше доля капиталистов, приобретающих капитал в силу своих политических связей, тем сильнее общественно мнение о том, что капитализм несправедлив и коррумпирован.
Еще одно отличие американского капитализма состоит в том, что он создавался без зарубежного влияния.
Хоть европейский (особенно британский) капитал и играл важную роль в экономическом развитии Америки в XIX и XX веках, экономики европейских государств были развиты хуже, чем американская, и поэтому, хотя европейские капиталисты могли инвестировать в американские компании или конкурировать с ними, они не могли доминировать над ними.
В результате американский капитализм развивался более-менее органически, и до сих пор демонстрирует связь с теми самыми истоками. Американское законодательство о банкротстве, например, способствует заемщикам, потому что США основано и развивалось как государство заемщиков.
Ситуация сильно отличается в странах, где капиталистические экономики развились уже после Второй мировой войны. Эти страны (такие, как несоциалистические страны континентальной Европы, частично Азия и большая часть Латинской Америки) индустриализировались в огромной тени Америки.
В процессе развития местные элиты чувствовали угрозу экономической колонизации американскими компаниями, которые были гораздо эффективнее и лучше капитализированы. Чтобы защитить себя, они специально построили непрозрачные системы, где были важны локальные связи, – в таких системах у них была фора.
Эти структуры оказались устойчивыми, и простояли десятилетиями: когда экономические и политические системы строятся, чтобы способствовать человеческим отношениям, а не эффективности, – реформировать их очень сложно, так как лица у власти, – это те самые лица, которые больше всего пострадают от изменений.
ИММУНИТЕТ ОТ МАРКСИЗМА В конце концов, Соединенные Штаты сумели выработать прорыночную программу, отличающуюся от пробизнес-программы тем, что она была избавлена от прямого влияния марксизма.
Возможно ли, чтобы тот тип капитализма, который развился в США, был причиной, так же как и следствием, отсутствия крепкого марксистского движения в стране? Как бы то ни было, это отличие от прочих западных режимов было важным в развитии американского подхода в экономике.
В странах с крупными и влиятельными марксистскими партиями силы, выступавшие за рынок и бизнес, были вынуждены объединяться, чтобы бороться с общим врагом.
Если приходилось сталкиваться с возможностью национализации (то есть, когда ресурсы контролирует малочисленная политическая элита), даже относительный капитализм (который предполагает, что эти ресурсы контролируются малочисленной бизнес-элитой) становился привлекательной альтернативой.
В результате, многие из этих стран не смогли выработать более конкурентоспособную и открытую форму капитализма, потому что они не могли себе позволить расщепить оппозицию марксизму. Хуже того, запрет свободного рынка был полностью принят выступающими за бизнес силами, которые были лучше оснащены и накормлены.
Парадоксально, но одновременно с угасанием привлекательности марксистских идей эта проблема во многих странах стала еще острее.
После десятилетий тесного контакта и захвата, прорыночные силы не могли отделиться от пробизнес-лагеря. Потеряв идеологическую оппозицию в виде марксизма, не ощущая никакого противостояния со стороны рыночной идеологии, пробизнес правил безнадзорно.
Ни в одной стране это не очевидно так, как в Италии, где рыночным движением сейчас практически буквально владеет бизнесмен и премьер-министр Сильвио Берлускони. Довольно часто создается впечатление, что он управляет страной в интересах своей медиаимперии.
По всем этим причинам в США была создана капиталистическая система, которая ближе всего к идеальному сочетанию экономической свободы и открытой конкуренции. Образ капитализма, который есть у многих американцев, напоминает историю Горация Алджера – "из грязи в князи тяжелым трудом". Что и стало определяющим для "Американской мечты".
Однако во всем остальном мире не слышали ни про какого Горация Алджера, и образец социального взлета – скорее Золушка или Эвита Перон, то есть пустые фантазии, а не правдоподобные мечты.
Это понимание наличия множества благоприятных возможностей помогло сделать капитализм популярным и устойчивым в Америке.
БАНКИ В УЗДЕ Поскольку система свободного рынка опирается на общественную поддержку, а эта поддержка в известной степени зависит от мнения общества о том, насколько справедливо и честно работает система, то любой ущерб этому мнению ставит под угрозу саму систему.
Этот ущерб возникает тогда, когда связи в правительстве или устойчивое лидерство на рынке давно существующих компаний становятся очевидным образом более важными факторами успеха, чем свободная и честная конкуренция. Если и правительство, и крупный бизнес всерьез намерены и дальше идти по этому пути, и поэтому и то, и другое, если их не остановить, представляют собой угрозу особой американской форме капитализма.
Даже самая убедительная и устойчивая идеология не может сохраниться, если исчезают породившие ее условия.
Американский капитализм нуждается в защитниках, которые понимают все текущие опасности для него, – и которые могут донести это до общественности. Но в последние 30 лет, когда исчезла угроза наступления глобального коммунизма, ряды защитников капитализма редеют, а искушения лидерства корпораций – растут.
Это и подготовило ту почву, на которой вырос текущий кризис, – и все менее понятно, как мы теперь можем исправить ситуацию.
Здоровая финансовая система – ключевая необходимость для любой существующей рыночной экономики. Чтобы собрать лучшие таланты и позволить им расти и процветать, жизненно важен широко распространенный доступ к финансам. Это важно и для того, чтобы вовлекать в систему новых игроков и поощрять конкуренцию.
Система, которая распределяет финансы, распределяет также власть и ренту; если эта система несправедлива, для остальной экономики остается мало надежды.
Всегда очень велика вероятность нечестности или злоупотреблений в финансовой структуре.
Американцы долго были чувствительными к этим злоупотреблениям. В Европе исторически был антикапиталистический уклон, а в Америке — популистский антибанковский. Это вызвало ряд неэффективных с экономической точки зрения политических решений в истории США, которые, однако, помогали сохранить здоровье американского демократического капитализма.
В конце 1830-х президент Эндрю Джексон выступил против пролонгации документа, разрешавшего образование новых отделений Второго банка Соединенных Штатов, потому что считал банк инструментом коррупции в политике и угрозой американским свободам – шаг, этот, правда, способствовал развитию паники 1837-го года. Джексон инициировал расследование, результат которого был однозначен: "Вне всякого сомнения, это сильное и могущественное ведомство было вовлечено в попытки повлиять на выбор государственных фигур, используя деньги".
В истории Америки государственное регулирование банковской системы производилось из следующих соображений: нью-йоркские банки имеют большое влияние на всю страну; существует опасность, что крупные банки будут высасывать депозиты из сельской местности, направляя деньги в города.
Власти ввели разнообразные ограничения: от системы бесфилиальных банков (у банка мог быть только один офис) до ограничений на развитие как внутри одного штата (банк из северной части Иллинойса не мог открыть отделение в южной части), так и между штатами (нью-йоркские банки не могли открывать отделения в других штатах).
С чисто экономической точки зрения все эти ограничения – бред. Банкам пришлось реинвестировать депозиты там же, где они были собраны, что сильно искажало распределение средств. Ограничения сделали банки менее развитыми,разветвленными и разнообразными, – и, следовательно, сильнее предрасположенными к банкротству.
И все же у этой политики был позитивный побочный эффект: она расщепила банковский сектор, уменьшив его политическое влияние, и, таким образом, создав условия для развития большого рынка ценных бумаг.
Даже разделение инвестиционного и коммерческого банкинга, введенное законом Гласса-Стигала времен "Нового курса", было следствием этой давней американской традиции.
В отличие от многих других законов, регулирующих банковскую деятельность, у законопроекта Гласса-Стигала, по крайней мере, было экономическое обоснование: не допустить, чтобы коммерческие банки эксплуатировали вкладчиков, перекладывая на них проблемы фирм, которым банки ссудили деньги и которые не могли расплатиться по долгам.
Впрочем, важнейшим следствием акта Гласса-Стигала стала фрагментация – что позволило уменьшить концентрацию в банковской индустрии, и, посредством создания противоположных интересов в разных частях финансового сектора, помогло снизить их политическую мощь.
БАНКИ НА ВОЛЕ В последние три десятилетия эти меры защиты были пересмотрены, – начиная с бодрой дерегуляции банковского сектора.
Ограничения, выдвинутые государством, были эффективны поначалу, но с течением времени технологический и финансовый прогресс сделал их абсолютно несостоятельными. Что толку в запрете отделений, если банки могут ставить банкоматы в любой точке страны? Насколько эффективно запрет на деятельность между штатами может заблокировать редистрибуцию депозитов, если неинтегрированные банки могут перераспределить их через межбанковский рынок?
Так что, начиная с конца 1970-х, государственные банковские правила были смягчены или отменены, что вызвало подъем эффективности банковского сектора и подстегнуло экономический рост.
Но этот шаг также увеличил концентрацию. Так, в 1980 году в Америке насчитывалось 14 434 банка, – примерно столько же, сколько было в 1934-м. К 1990-му их число упало до 12 347, к 2000-му – до 8315. В 2009-м их уже меньше 7100.
Важнее всего то, что концентрация депозитов и кредитов заметно возросла. В 1984-м пять главных американских банков контролировали всего 9% всех депозитов в банковском секторе, к 2001-му эта цифра увеличилась до 21%, а к концу 2008-го – приблизилась к 40%.
Кульминацией этого процесса было принятие в 1999-м акта Грэмма-Лича-Блайли, который отменил ограничения, наложенные актом Гласса-Стигала.
Акт Грэмма-Лича-Блайли ошибочно обвиняют в том, что он играет большую роль в нынешнем финансовом кризисе; на самом деле, он имеет к кризису очень мало отношения – или вообще никакого.
Главными учреждениями, которые потерпели крах или были взяты государством на поруки в последние годы, были чисто инвестиционные банки, такие как Lehman Brothers, Bear Stearns и Merrill Lynch, или полностью коммерческие банки, как Wachovia и Washington Mutual. Единственное исключение – Citigroup, который объединил свои коммерческие и инвестиционные операции ещё до акта Грэмма-Лича-Блайли, благодаря особым льготам.
Настоящий эффект акта Грэмма-Лича-Блайли был политическим, а не экономическим.
При старом режиме коммерческие, инвестиционные банки и страховые компании имели разные планы, и их попытки лоббирования пересекались и мешали друг другу. Но после того как ограничения были сняты, интересы всех главных игроков в финансовой индустрии совпали, в результате чего она получила исключительную способность влиять на политическую картину.
Концентрирование банковской системы только увеличило эту мощь.
Последним и наиболее важным источником растущей силы финансовой индустрии стала ее прибыльность, по меньшей мере, на бумаге.
В 1960-х доля ВВП, вырабатываемая финансовым сектором, доходила до чуть больше чем 3%, к середине двухтысячных – уже больше 8%. Эта экспансия была обусловлена быстрым ростом не только прибылей, но и заработной платы. В 1980-м средняя зарплата работника финансового сектора была сравнима с зарплатами работников других отраслей с той же квалификацией.
К 2007-му работающий в финансовом секторе получал на 70% больше. Любая попытка объяснить этот разрыв разницей в возможностях или специфическими требованиями работы, потерпели неудачу. Люди, работающие в финансах, просто-напросто зарабатывали намного больше других, и все.
Эта невероятная рентабельность позволила индустрии потратить непропорциональные суммы денег на лоббизм.
В последние 20 лет финансовая индустрия сделала $2,2 млрд взносов в партийные кассы, – больше, чем любая другая отрасль, которую отслеживает Center for Responsive Politics. Последние десять лет финансовая индустрия лидирует в списке тех, кто расходует деньги на лоббирование, – потрачено $3,5 млрд.
Бум зарплат и доходов в финансовом секторе привлек туда лучшие таланты – и последствия этого теперь ощущаются далеко за пределами финансового сектора. Изменился сам государственный строй.
Тридцать лет назад самые блестящие выпускники шли в науку, технологию, право и бизнес, а последние 20 лет они идут в финансы.
Посвятив себя этой области, эти таланты неминуемо работали на интересы сектора: человек, специализирующийся на деривативных сделках, скорее всего, будет абсолютно уверен в важности и ценности деривативов, точно так же как ядерный физик обычно думает, что атомная энергия может решить все мировые проблемы. И если бы большая часть политической элиты выбиралась из ядерных физиков, было бы совершенно естественно, что страна вскорости оказалась бы напичкана атомными станциями.
Собственно, существует пример именно такого развития событий: во Франции, где из-за сложных культурологических факторов необычно большая часть политической элиты училась на инженерном факультете в Политехническом университете, доля ядерной энергии больше, чем в любой другой стране.
Очевидно, с финансами в Америке – похожая история. Количество людей с образованием и опытом в сфере финансов, которые работают на высших позициях в администрациях последних президентов, – из ряда вон.
Четыре из шести последних министров финансов подходят под это описание. Более того, все четверо были прямо или косвенно связаны с одной и той же фирмой: Goldman Sachs.
Вряд ли это норма – из предыдущих шести министров только у одного было образование в области финансов. Люди с таким образованием работают не только в Минфине, но и занимают много высоких постов в Белом Доме и ключевые позиции во многих других структурах.
Рам Эммануэль, глава администрации президента Барака Обамы, работал в инвестиционном банке, так же, как и его предшественник в администрации президента Джорджа Буша-младшего, – Джошуа Болтен.
В сущности, тут нет ничего дурного. Вполне естественно, когда правительство в поисках лучших специалистов, в конце концов, начинает браконьерствовать в мире финансов, где собрались самые лучшие и блестящие. Беда в том, что люди, которые провели всю свою жизнь в финансовом секторе, имеют вполне понятную идею, что интересы их индустрии и интересы страны всегда совпадают.
Когда министр финансов Генри Полсон минувшей осенью отправился в Конгресс с заявлением, что мир, каким мы его знаем, рухнет, если Конгресс откажется выделить субсидию на $700 миллиардов, он был серьёзен и верил в то, что говорил.
И, по большому счету, он был прав: его мир – тот мир, в котором он жил и работал – действительно развалился бы. Goldman Sachs обанкротилась бы, и последствия для всех, кого он знал, были бы очень велики.
Но мир Генри Полсона – не тот мир, в котором живет большинство американцев. И даже не тот, в котором существует наша экономика как целое. Рухнул бы этот мир без субсидии? – куда более спорное предположение; к сожалению, дебаты по этому вопросу так никогда и не состоялись.
Осложняет проблему факт, что люди в правительстве, собирая информацию "снаружи", имеют тенденцию полагаться на мнение круга друзей. Если все в этом кругу происходят из одной и той же среды, информация и идеи, которые притекают к политикам, будут жестоко ограничены.
Вот история, рассказанная сотрудником бушевского министерства финансов: в самый разгар финансового кризиса каждый раз звонившие с Манхэттена сообщали одно и то же: "Покупайте обесцененные активы".
Единообразие советов усложняло путь к верным решениям даже для самых умных и исполненных благих намерений должностных лиц.
ПОРОЧНЫЙ КРУГ Увеличивающаяся концентрация финансового сектора и его растущее политическое влияние подрывает традиционное американское представление о разнице между свободными рынками и крупным бизнесом.
Это означает не только то, что финансовые интересы отныне определяют экономические воззрения властей, но также и то – и это, может быть, даже важнее – что под ударом находится само представление общества о легитимности нынешней экономической системы.
Если система свободных рынков политически хрупка, то самая хрупкая его часть – финансовая индустрия.
Она так хрупка, потому что полностью основана на принципе нерушимости договора и верховенстве закона, а принцип нерушимости не может быть сохранен без широкой поддержки общества.
Если люди разгневаны так, что угрожают банкирам; если большинство американцев требует государственного вмешательства не только в виде надзора за финансовой сферой, но и вмешательства во внутренние дела компаний; если избиратели теряют уверенность в экономической системе страны, так как считают ее насквозь коррумпированной, – тогда нерушимость принципа частной собственности также оказывается под угрозой.
А когда право собственности не защищено, то выживание всего финансового сектора, а вместе с ним и экономики в целом, находится под сомнением.
Вмешательство правительства в дела финансового сектора в результате кризиса – и в особенности выкуп крупных банков и других учреждений – только усилил эту проблему.
Общественное недоверие к правительству, совмещенное с недоверием банкирам, и опасения растраты средств налогоплательщиков наложились на опасения, что виновники катастрофы с Уолл-стрит еще вдобавок и получат вознаграждения.
В ответ политики попытались спасти свои шкуры, яростно атакуя финансовый сектор. Тогда Палата представителей одобрила законопроект о ретроактивном налоге в 90% на все бонусы, выплаченные финансовыми учреждениями, получающими средства по программе господдержки банков (TARP). Это пример того, насколько опасной может стать эта реакция на демагогию.
К счастью, этот конкретный законопроект так и не стал законом. Но антифинансовый климат, способствовавший появлению этого законопроекта, сильно поспособствовал, например, весенней экспроприации кредиторов Chrysler по обеспеченному долгу.
Делая кредиторов Chrysler козлами отпущения, публично проклиная тех из них, кто требовал соблюдения контрактных обязательств, президент Обама фактически использовал общественное негодование, чтобы уменьшить правительственные затраты при выкупе Chrysler. Однако такое срезание издержек он совершил за счет текущих инвесторов, и таким образом отправил сигнал всем возможным инвесторам будущим.
Подход Обамы удобен в короткой перспективе, но со временем может привести к разрушительным последствиям для рыночной системы. Защита, которой пользуются обеспеченные кредиторы, критически важна для того, чтобы кредит был доступен компаниям, испытывающим трудности, или даже находящимися под защитой главы 11 (закона "О банкротстве").
Инцидент с Chrysler подрывает возможность доступа к такому финансированию, особенно для тех компаний, которым оно нужно больше всего, и увеличивает необходимость дальнейшего вмешательства государства.
Модель, которая так активно используется с момента начала кризиса, таким образом, может загнать всех в порочный круг. Не желая ассоциироваться в общественном сознании с компаниями, которым они пытаются помогать, политики начинают "травлю" финансовых учреждений, и сами участвуют в ней. Это отпугивает потенциальных инвесторов, которые более не могут полагаться на условия договоров и законодательство.
А это, в свою очередь, оставляет компаниям немного вариантов, кроме как идти за поддержкой к государству.
Неудивительно, что вскоре после обвинений руководителей Уолл-стрит в жадности, администрация установила самые щедрые субсидии из всех, когда-либо выплачиваемых на Уолл-стрит. Программа частно-государственных инвестиций по покупке токсичных активов, провозглашенная в марте министром финансов Тимоти Гейтнером, обещает столь щедрые условия, что частные инвесторы фактически получают субсидию в $2 на каждый вложенный ими доллар.
Получатели субсидий могут "оправдывать" такую щедрость тем, что им приходится сталкиваться с рисками негативной реакции общества. Но на самом деле правительство и крупные игроки рынка таким образом кооперируются — причем за счет налогоплательщиков и малых инвесторов.
Если программа частно-государственных инвестиций заработает, то те самые лица, которые виновны в возникновении проблемы, станут баснословно богатыми за счет правительства. Все это, очевидно, не улучшит образ американского капитализма.
Это просто порочный круг, в который загнан капитализм в большинстве стран мира. С одной стороны, предприниматели и финансисты напуганы враждебным отношением общества, и поэтому чувствуют себя вправе требовать особых привилегированных условий от правительства. С другой стороны, обычные граждане в гневе от привилегий, которые получают бизнесмены и финансисты, – отсюда та самая враждебность.
Любому, кто хоть немного знаком со свойствами капитализма во всем мире, текущий момент в истории Америки покажется очень знакомым.
БУДУЩЕЕ КАПИТАЛИЗМА Таким образом, капитализм стоит на распутье.
Один вариант – преобразовать недовольство общества в политическую поддержку каких-нибудь реально рыночных по природе своей реформ, даже если они не отвечают интересам крупных финансовых компаний.
Обращаясь к лучшему в популистской традиции, мы можем попытаться установить границы власти финансовой индустрии – или, если на то пошло, любого бизнеса – и восстановить те базовые принципы, которые были этической основой классического капитализма: свобода, конкуренция, прямая зависимость награды от вложенных усилий, чувство ответственности, гарантия того, что если кто-то получает выгоду, то он же в случае чего и платит за проигрыши.
Это означает отказ от идеи, что какая-то компания "слишком крупная, чтобы дать ей рухнуть", и создание правил – таких, чтобы крупные финансовые компании не могли манипулировать связями с правительством для причинения ущерба рынку в целом. Это будет означать "прорыночный", а не "пробизнес" подход к устройству экономики.
Альтернативный путь – успокоить разгневанных налогоплательщиков: установить ограничения на уровень бонусов руководителям, при этом оказать поддержку крупным финансовым игрокам, сделать их зависимыми от правительства, а экономику в целом поставить в зависимость от них.
Эти меры могут принести правительству минутное одобрение толпы, но поставить под угрозу как финансовую систему, так и общественную репутацию американского капитализма в долгосрочной перспективе. Эти меры также поощрят те самые практики поведения, которые некогда и привели к кризису.
Это – прямой путь к капитализму больших компаний: путь, который размывает разницу между прорыночным и пробизнес-подходом, и тем самым обесценивает уникальную веру американцев в легитимность демократического капитализма.
К сожалению, судя по всему, администрация Обамы выбрала второй вариант.
Это выбор, который угрожает новым запуском порочного круга: от усиления общественного негодования – к усилению полукоррупционного корпоративистского капитализма – и вновь к негодованию – ситуация, столь типичная для других стран.
По дороге исчезнет экономическая исключительность, столь важная для американского процветания. Когда пыль рассеется и паника уляжется, может оказаться, что это и был самый серьезный и вредоносный итог финансового кризиса.
Оригинал статьи
Луиджи Зингалес, профессор Чикагского университета, автор книги "Спасение капитализма от капиталистов" |
