В связи с окружающими нас памятными датами и вызываемыми ими вопросами публикую развернутый ответ. Это глава из новой монографии, рукопись которой существует в нескольких вариантах, ибо еще неизвестно, какой глянется издателю.

Первоначальный текст вошел в книгу “Россия и Япония: меч на весах”, но затем был существенно дополнен и исправлен. Букв много, поэтому несколько частей.

Первая серия.

Политическое решение советского руководства о вступлении в войну с Японией было впервые озвучено Сталиным – правда, в глубокой тайне, только для союзников – в октябре 1943 г. на Московской конференции министров иностранных дел антигитлеровской коалиции. В протоколы, но опять-таки как совершенно секретное, оно попало на Тегеранской конференции Сталина, Рузвельта и Черчилля в конце ноября – начале декабря того же года. Японцы об этом не знали и узнать не могли, хотя изо всех сил гадали, о чем совещалась и что решила "большая тройка". Они утешались отсутствием в иранской столице Чан Кайши, что позволяло считать конференцию военным советом против Германии. Аналогичным образом было истолковано и отсутствие советских нотаблей на конференции США, Великобритании и Китая в Каире, где Рузвельт и Черчилль встретились по пути в Тегеран. Именно там была принята декларация с требованием безоговорочной капитуляции Японии, подписанная 27 ноября и опубликованная 1 декабря 1943 г.

Когда Советский Союз довел до сведения японского руководства свое политическое решение? Понятно, что официально об этом никто никогда не объявляет, но противная сторона должна получить недвусмысленный сигнал, что дело плохо. Таковым можно считать доклад Сталина 6 ноября 1944 г., который три дня спустя был опубликован во всех крупных японских газетах – беспрецедентный случай – лишь с незначительными сокращениями во внутриполитической части. Полностью было приведено все сказанное о странах "оси" – союзниках Японии и об антигитлеровской коалиции – ее противниках. Но главное – о самой Японии, которая была открыто и жестко названа "агрессивным государством", т.е. одним из тех, с кем Советский Союз вел войну до победного конца. Ничего хорошего для Токио это не предвещало. Японская пресса уже в заголовках и подзаголовках четко передала основные положения доклада: "Сталин нападает на агрессивные страны. Единый фронт Советского Союза, США и Англии. Действовать до конца и правильно. Разоружить агрессивные страны. Приостановить агрессию совместными усилиями трех стран". Прямо-таки коммунистическая пропаганда, за которую в мгновение ока можно было оказаться в тюрьме. Что же произошло?

7 ноября в советском посольстве состоялся праздничный прием, отличавшийся необычным многолюдством – более 160 человек. Такого "созвездия" гостей здесь давно не видели. Министр иностранных дел Сигэмицу Мамору, как и годом раньше, сидел долго и не хотел уходить, хотя его предшественник Тани Масаюки управлялся с этой "повинностью" за четверть часа. Кроме Сигэмицу на приеме были его заместитель Савада Рэндзо, бывший премьер Хирота Коки, бывшие министры иностранных дел Арита Хатиро и Тоёда Тэйдзиро и многие другие. Фуруно Иносукэ, президент информационного агентства Домэй, сообщил послу Якову Малику что доклад Сталина решено опубликовать полностью. Премьер-министр Койсо Куниаки, бывший министр иностранных дел Мацуока Ёсукэ и бывший посол в Москве Татэкава Ёсицугу поблагодарили за приглашение, но сообщили, что не придут из-за занятости. Малик прокомментировал, что Мацуока, видимо, неудобно появляться в советском посольстве ввиду его открыто прогитлеровской позиции на первом этапе войны. Не пришли и не ответили на приглашение экс-премьер принц Коноэ Фумимаро и Того Сигэнори, бывший посол в Москве и глава МИД. "В прежние года Коноэ также не был, – сообщал посол в Москву, – но отвечал всегда любезно и аккуратно".

В конце пространной записи о приеме посол сформулировал свое общее впечатление: "Замечание тов. Сталина о Японии как об агрессивном государстве еще более озадачило японцев, усиливает у них чувство беспокойства и неуверенности, настораживает их. Следует, по-видимому, ожидать с их стороны активизации попыток уточнить позицию СССР на данном этапе, хотя бы на ближайшее будущее".

Малик особо отметил разговорчивость Хирота, который, конечно, пришел не ради того чтобы выпить водки и поболтать "за жизнь". Тот напомнил о неоднократных предложениях японского правительства отправить в Москву специального представителя с широкими полномочиями, чтобы обсудить весь спектр проблем двусторонних отношений. "Я именно и есть тот представитель, которого японская сторона имеет намерение послать в Москву", – заявил он. Малик, отвечавший на подобные демарши маловразумительными отговорками, заметил, что "обстановка сейчас весьма деликатная, и не всегда возможно быстро разрешить позитивно тот или иной вопрос". Ответ сделал бы честь любому японскому бюрократу!

Идею специальной миссии в Москву Сигэмицу начал разрабатывать с осени 1943 г. 10 сентября посол Сато впервые сообщил об этом Молотову и уже через три дня получил вежливый, но решительный отказ. Сыграло свою роль и то, что Сато не имел детальных инструкций: в Кремле от него требовали подробностей предполагаемой миссии, а Токио стремился сначала заручиться принципиальным согласием на ее прием. Потом эта история регулярно повторялась. Разгром "оси" в Северной Африке, успехи Красной Армии, капитуляция Италии и отказ Советского Союза от любого мирного посредничества между Москвой и Берлином подводили японских дипломатов к мысли о необходимости эффектного дипломатического демарша. Сигэмицу попытался повторить свои мирные предложения в апреле 1944 г., в связи с заключением рыболовного соглашения, но с тем же результатом. Новый советский ответ содержал лишь ссылку на предыдущий, добавить к которому было нечего. Пакт о нейтралитете оставался в силе, но, как показывают рассекреченные в декабре 1996 г. материалы закрытых заседаний нижней палаты японского парламента, министр иностранных дел уже осенью 1943 г. предвидел возможность расторжения пакта Москвой, как только он станет ей не нужен (1; примечания будут в конце).

В июле 1944 г. пал Сайпан, а вслед за ним и кабинет Тодзио. Положение "оси" ухудшалось с каждым днем. Новое правительство возглавил бывший губернатор Кореи генерал Койсо. Морским министром с правами вице-премьера был назначен адмирал Ёнаи Мицумаса, поддержавший попытки наладить отношения с СССР. Внимательно наблюдавший за событиями, Малик сделал следующие выводы относительно политики Токио на советском направлении:

"1. Япония отчетливо понимает, что сохранение нормальных отношений с СССР и даже улучшение их на основе некоторых уступок является одним из необходимых условий для некоторого относительного усиления позиций Японии на Тихом океане в ее борьбе против США и Англии. Японцы также полагают, что это может оказаться полезным и для успешного "выползания" Японии из войны…

2. Японское правительство стремится упрочить свои отношения с СССР не путем серьезных политических или существенных экономических уступок, а путем заключения "идеологического" блока под лозунгом борьбы с угрозой англо-американской мировой гегемонии. Такая хитроумная формулировка развязывает руки Японии и перед лицом фашистской Германии, союзника Японии… Это, однако, не исключает того, что по мере ухудшения для Японии военной и международной ситуации японское правительство может более решительно пойти и на существенные уступки, добиваясь этим путем улучшения отношений с Советским Союзом.

3. Свои отношения с Советским Союзом Япония строит на той основе, что она не находится в состоянии поражения и не вынуждена заискивать или просить помощи. Наличие крупных неизрасходованных военных сил дает основание японскому правительству во взаимоотношениях с СССР считать себя равноправной и достаточно сильной страной. Поэтому было бы не совсем верно предполагать, что Япония уже сегодня готова заискивать, уступать, терять свой престиж великой страны, хотя в будущем ей придется это делать…

4. Угроза военного выступления Японии против СССР на сегодня снята…

Наши отношения с Японией на данном этапе, мне представляется, следует по-прежнему базировать на основе сдержанной, осторожной, но твердой политики, не допуская без особой надобности обострения отношений как по крупным, так и по мелким вопросам, пристально следить за развитием военной ситуации на Тихом океане и за военной политикой Японии".

В целом Малик оказался прав. 12 сентября 1944 г. министр иностранных дел Сигэмицу провел секретное совещание со своими ближайшими сотрудниками, попросив их поделиться мнениями о заготовленном им предварительном плане "советско-японских переговоров, которые, как надеются, должны скоро начаться в Москве". В преамбуле проекта, датированного 7 сентября, говорилось: "Ввиду создавшейся обстановки Япония должна немедленно начать активный дипломатический демарш в отношении Советского Союза, целью которого будет обеспечить сохранение нейтралитета и улучшение дипломатических отношений между Японией и Советским Союзом, осуществление мира между Германией и Советским Союзом и, наконец, улучшение положения Японии при помощи Советского Союза, если Германия выйдет из войны".

Чего хотел Токио, посылая в Москву специального представителя? Предполагалось "узнать о намерениях Советского Союза в отношении Японии, добиваясь по мере возможности осуществления следующих целей:

1. Продления или заключения Пакта о нейтралитете (видимо, нового – В.М.). Для этой цели должны быть достигнуты следующие соглашения либо вместо Пакта о нейтралитете, либо параллельно с ним:

а) подтверждение обязательств, предусмотренных Пактом о нейтралитете, или соглашение о продлении действия этих обязательств;

б) пакт о ненападении".

Коротко говоря, Сигэмицу хотел добиться того, чтобы СССР не вступил в войну против Японии. Как прагматик он прекрасно понимал, что цена за это будет очень высокой. И попытался прикинуть, что Япония сможет предложить:

1. Разрешение на проход советских торговых судов через пролив Цугару.

2. Урегулирование торговых отношений между Японией, Маньчжоу-го и Советским Союзом.

3. Расширение советского влияния в Китае и других районах "сферы сопроцветания Великой Восточной Азии", т.е. в зоне японского господства.

4. Демилитаризация советско-маньчжурской границы.

5. Использование Советским Союзом Северо-Маньчжурской железной дороги (бывшей КВЖД).

6. Признание советской сферы интересов в Маньчжурии.

7. Ликвидация рыболовной конвенции.

8. Уступка Южного Сахалина.

9. Уступка северных Курильских островов.

10. Отмена Тройственного пакта.

11. Отмена Антикоминтерновского пакта.

В книге Л.Н. Смирнова и Е.Б. Зайцева "Суд в Токио" приведен другой вариант этого перечня, без ссылки на источник, но, видимо, восходящий к материалам Токийского процесса. Там присутствуют несколько пунктов, которых нет в использованном мной японском тексте. Для полноты картины приведу и их:

1. "Пересмотр или отмена основного японско-советского договора", т.е., как видно из названия, Пекинской конвенции 1925 г., а не Портсмутского договора, как почему-то считают авторы.

2. "Уступка Северо-Маньчжурской железной дороги".

3. "Признание советской сферы интересов во Внутренней Монголии" (2).

Вторая серия.

Советская дипломатия готовилась к "послевоенному урегулированию", стараясь ничего не упустить. Вот этот текст, впервые полностью опубликованный Б.Н. Славинским. Не все наработки и предложения Малика будут применены на практике, но не приходится сомневаться, что их тщательно изучили в Кремле, хотя формально доклад был адресован в НКИД – Молотову и Лозовскому.

"1. Статус Маньчжурии (сохранение ее по-прежнему в качестве самостоятельного государственного целого или же присоединение ее к Китаю). Вопрос о формах обеспечения интересов СССР там и гарантии безопасности его 3000-километровой границы с Маньчжурией (США, по неофициальным планам, намечают передачу Маньчжурии Китаю (т.е. Чан Кайши – В.М.) и России).

2. Вопрос о КВЖД о возмещении стоимости этой дороги в учете того, что дорога была переуступлена японцам под давлением необходимости и только за одну пятую ее действительной стоимости.

3. Вопрос о возвращении Советскому Союзу прав на имущество российского государства на территории Маньчжурии (строения, жилые дома, консульские здания, земельные угодья).

4. Вопрос о независимости Кореи (чего в 1930-е годы требовал Коминтерн и что подтвердила Каирская декларация – В.М.). Необходимо ли установление периода опеки над Кореей со стороны каких-либо союзнических органов, пределы участия СССР в подобном мероприятии, равно как и формы политического, военного и экономического влияния СССР на будущие судьбы, существования и развития Кореи (в учете интересов нашей безопасности и мер по обеспечению не повторения агрессии в этом регионе с точки зрения организации и поддержания международной безопасности).

5. Вопрос о японских военно-морских базах на территории Кореи вдоль побережья Японского и Восточно-Китайского морей – Расин, Сейсин, Гензан, Фузан и др. Этот вопрос также необходимо рассматривать в свете решения проблемы безопасности и ответственности СССР за безопасность в этом регионе.

6. Вопрос о ЮМЖД, отнятой Японией у России в результате русско-японской войны.

7. Имущественные интересы СССР в Северном Китае – Пекин, Тяньцзин, Чифу и др. (земельные угодья, дома, строения).

8. Вопрос о Ляодунском полуострове (Квантунская область), бывшем фактически русском городе Дайрене и русской военно-морской крепости Порт-Артуре.

9. Вопрос о возвращении Советскому Союзу Южного Сахалина – этого основного клапана для закрытия наших коммуникаций с Тихим Океаном.

10. Вопрос о передаче Советскому Союзу всей гряды Курильских островов, преграждающих путь для выхода России в Тихий океан.

11. Вопрос о нейтрализации острова Цусима или же превращении его в военно-морскую базу СССР в целях охраны безопасности и принятия мер к не повторению агрессии на Дальнем Востоке. Значение этого острова на пути наших коммуникаций с южной частью Тихого океана. Мы не можем допустить вмешательства Англии в решение этого вопроса, как это было в 1861 году.

12. Вопрос о полной ликвидации (отмене) Портсмутского договора и связанной с ней Пекинской конвенции со всеми вытекающими из них для СССР обязательствами и ограничениями. Тем более, что Япония уже давно фактически нарушила все статьи и, по существу, ликвидировала Портсмутский договор, требуя лишь от Советского Союза по-прежнему выполнения этих тяжелых с точки зрения экономических, военно-стратегических и политических интересов Советского государства обязательств и ограничений. России необходимо смыть черное пятно Портсмутского договора. Америка способствовала появлению этого черного пятна, она же должна способствовать его исчезновению, независимо от того, нравится этой ей или нет.

13. Вопрос о возмещении убытков и ущерба, причиненных японской зверской интервенцией в Сибири и на Дальнем Востоке в 1918-22 годах (возможно, следует вернуться к вопросу о свободном лове, который японцы проводили в эти годы в тер(риториальных) водах СССР на Дальнем Востоке и на Камчатке).

14. Вопрос о нашем отношении к намерениям США уничтожить весь японский торговый флот, включая все суда тоннажем свыше 5 тыс. тонн. Наше отношение к этому в свете интересов нашего морского судоходства на Тихом океане.

15. Вопрос о нашем отношении к проблеме оккупации союзными войсками 6 крупных городов Японии. Возможность участия в этом мероприятии в целях защиты интересов СССР, равно как и для восстановления исторической справедливости и престижа Советского Союза в учете того, что японцы позволили себе вход своих войск на советский Дальний Восток. С другой стороны, возможно, будет целесообразно предоставить это целиком союзникам, если, конечно, это не нанесет ущерба нашим государственным интересам, что весьма сомнительно. Окончательно решение подобных вопросов может быть принято в учете обстановки, в том числе и внутриполитического положения самой Японии к тому времени. В частности, как будет, например, решена проблема монархии и демократизации государственного строя Японии, вопрос об освобождении 300 тысяч прогрессивных элементов (либералы, демократы, социалисты и коммунисты), находящихся в настоящее время в тюрьмах и на каторге в Японии. Возможно, что и в отношении Японии будет учтен опыт применения к Италии условий капитуляции и участия Советского Союза.

16. Проблема Китая после очищения его от японцев и воссоединения в единый государственный организм. Возможное отношение СССР к проблемам будущего развития Китая: к вопросу об установлении единого, дружественного Советскому Союзу демократического Китая, могущего покончить с неравноправными договорами и концессиями и создать условия для своего быстрого экономического и политического развития. Вопрос об отношении ко всему этому в случае, если Китай по-прежнему будет находиться под влиянием других стран (т.е. США и Великобритании – В.М.). Можно допустить, что Китаю, в силу присущих ему особенностей, потребуется весьма длительный период для превращения его в мощный, единый и экономически полноценный государственный организм. Вопрос о превращении его в реальный фактор, с точки зрения военного потенциала, может поэтому быть и неактуальным в течение сравнительно длинного периода времени. Однако, вопрос о возможности попадания его под влияние других стран всегда является для СССР актуальным вопросом.

17. Вопрос о нашем политическом отношении к полной ликвидации военно-морского могущества Японии на Тихом океане, включая базы и средства для строительства военных судов. Вопрос об уничтожении или соответствующем использовании японского военно-морского флота (вернее, той части его, которая не будет уничтожена японцами). Вспомнить при этом, как поступили и хотели поступить японцы с русскими военными и торговыми судами после русско-японской войны. Возможно, учесть опыт решения вопроса с итальянским флотом.

18. Вопрос о компенсации ущерба, причиненного японцами государственным интересам, юридическим и частным лицам Советского Союза за время войны на Тихом океане (закрытие проливов, осмотр судов, торпедирование судов, невозвращение судов, денежных средств и имущества в Гонконге и др.).

19. Вопрос о ликвидации рыболовной конвенции и возвращении абсолютно всех рыболовных участков Советскому государству с обязательным указанием, что Япония лишь временно пользовалась договорным ловом в принадлежащих Советскому Союзу территориальных водах. Последнее необходимо потому, что японцы уже лет 40 (т.е. со времени русско-японской войны – В.М.) болтают о своих якобы "вечных правах" на ловлю рыбы в русских дальневосточных водах, добавляя при этом, что эти-де "права" завоеваны ими кровью и что рыболовная конвенция является "особенной и вечной". Как известно, Япония – страна мифов и мистификации. Необходимо лишить японских империалистов всяких оснований сочинять мифы и небылицы о какой-то "особой и вечной" рыболовной конвенции.

20. Вопрос о выплате Советскому государству полной стоимости КВЖД и ЮМЖД, равно как и стоимости земельных владений, зданий, оборудования, городов и портов, бывших в пользовании Российского государства на Дальнем Востоке. Право на пользование этими договорами (очевидно, следует: дорогами – В.М.) по особым тарифам для перевозки товаров из одной советской области в другую или же на мировой рынок.

21. Вопрос о репарациях на Японию"

Интересно, за что? Япония с Советским Союзом не воевала, а все прочие возможные основания для компенсации Малик уже привел выше.

"22. Вопрос о конфискации промышленного оборудования тяжелой и военной промышленности Японии как основы для возрождения военно-промышленного потенциала. Учесть вопрос о возможности возмещения того ущерба, который японцы нанесли промышленности, капитальному пром(ышленному) оборудованию и ж(елезно-)д(орожному) транспорту СССР за годы их хозяйничанья на советском Дальнем Востоке в годы интервенции".

Конфискация и вывоз промышленного оборудования в СССР практиковались в Германии после победы, но там для этого была формальная мотивировка: ущерб, нанесенный германским вторжением советской промышленности. В случае Японии это было явно неприменимо.

"23. Вопрос о японских мандатных островах, а также Формозе и островах Рю-Кю. Мандатные острова США будто бы намерены забрать себе, а Формозу и острова Рю-Кю передать Китаю.

24. Вопрос о нашем отношении к проблеме статус-кво в Юго-Восточной Азии в районе Южных морей – возврат колоний их довоенным владельцам – США, Британии, Голландии, Франции. (Следует принять во внимание результат "паназиатской" демагогии японцев за годы оккупации этих районов Восточной Азии и возможность усиления сепаратистского и национально-освободительного движения среди восточно-азиатских народов)".

Отбирать или не отбирать "независимость" у Филиппин и Бирмы и "правительство в изгнании" у Индии? И если отбирать в пользу союзников, то как это совместить с покровительством Москвы национально-освободительным движениям?

"25. Вопрос об установлении принципа свободы прохода через проливы между японскими островами. Объявление международными проливами пролив Цугару, Симоносекского, Бунго, а также внутреннего Японского моря (Сэтонайкай, между островами Хонсю, Кюсю и Сикоку – В.М.). Нейтрализация проливов.

26. Вопрос о мерах по обеспечению и охране судоходства через проливы. Принцип свободных портов или баз в некоторых портах Японии.

27. Вопрос об участии в межсоюзнических комиссиях по ликвидации вооружений и морских, сухопутных и воздушных сил Японии".

Малик посчитал все. В том числе то, что прямо нарушало государственный суверенитет Японии, вроде "нейтрализации" ее внутренних проливов. В случае Босфора и Дарданелл требования свободного прохода через них хотя бы формально мотивировались тем, что другого пути сообщения между Черным и Средиземным морями просто не существует. Здесь этот аргумент не работал.

Третья серия.

К моменту окончания доклада Малика между СССР и Японией действовал пакт о нейтралитете. Об объявлении войны в тексте ни слова. Конечно, не послу это решать или даже советовать. Однако, из содержания доклада Малика не следует, что автор имел в виду перспективу объявления войны – иначе он поднял бы вопрос, что делать с военнопленными и интернированными, а также с трофеями. Нет в нем ни слова и о наказании "военных преступников". Можно сделать вывод, что Малик предполагал участие СССР – как союзника США и Великобритании – в дележе "выморочного имущества" Японии без вступления в войну с ней.

Сопоставление двух секретных проектов – японского и советского – показывает, что Сигэмицу тоже в целом был прав. В сумме он назвал разумную цену, которую японское правительство – перед лицом приближающегося разгрома – было готово даже повысить. Но едва ли оно собиралось просто так отдать ЮМЖД и платить убытки времен интервенции, когда у Японии имелись свои претензии за "Николаевский инцидент" 1920 г. (поголовное убийство японцев в Николаевске-на-Амуре бандами анархиста Якова Тряпицына, вскоре расстрелянного по приговору советского суда). Судьбу Кореи она тоже намеревалась решать сама. Малик предлагал потребовать с Японии всё, а что-то даже по несколько раз: смотри пункты 2, 6 и 20 о железных дорогах – получается, что от японцев хотели получить и сами дороги, и их полную стоимость. А затем поглядеть, что они предложат, и начать торговаться в условиях, когда каждый день работал против Страны корня солнца.

Выступая в сентябре 1944 г. на очередной сессии парламента, Сигэмицу рисовал радужную картину советско-японского нейтралитета, обобщенную в газетных заголовках: "Соседские и дружественные отношения с Советским Союзом неизменны… Япония и Советский Союз взаимно доверяют друг другу. Если между Японией и Советским Союзом будет взаимодоверие, то дружественные отношения будут развиваться и в будущем. Развитие японско-советской дружбы. Сигэмицу заявил об интересах, связывающих Японию и Советы". Разъяснение министра об отношениях с Москвой было вызвано явно инспирированным запросом депутата нижней палаты Цуруми Юсукэ, зятя и биографа Гото Симпэй.

16 сентября 1944 г. в Москве Сато опять заговорил с Молотовым о приезде специального посланника. Снова отказ: "Что же касается специальной миссии, сказал Молотов, то ее приезд он считает несвоевременным, так как появление этой миссии в Москве было бы истолковано в нашей стране и за рубежом как постановка вопроса о мире между Советским Союзом и Германией, который уже выдвигала Япония в 1943 г. и который был отвергнут советским правительством". Сато говорил, что цель миссии будет иной – укрепление двусторонних отношений – но Молотов остался непреклонен. Он сослался на то, что отношения между странами нормальные, посольства функционируют без проблем, а потому в каких-либо особых акциях нет необходимости.

7 ноября, оперативно ознакомившись с праздничным докладом Сталина, о котором говорилось в начале этой главы, Сато попытался протестовать перед Молотовым против отнесения Японии к "агрессивным странам" и приравнивания нападения на Пёрл-Харбор к германскому вторжению 22 июня 1941 г. Нарком уклончиво ответил, что критика Сталина была "теоретической" и относилась к событиям прошлого. Было видно, что развивать эту тему он не хочет. Последующие немногочисленные визиты посла в Кремль до начала 1945 г. никаких результатов не принесли и определенности в понимании им ситуации не прибавили.

Когда советское руководство приняло тактическое решение о вступлении в войну с Японией? Затрудняюсь ответить точно, но на совещании "большой тройки" в Ялте в феврале 1945 г. оно было закреплено официально. По секретному соглашению, подписанному 11 февраля, Советский Союз в качестве платы за это получал Южный Сахалин и Курилы; Дайрен становился международным портом с преимущественными правами СССР; Порт-Артур возвращался Советскому Союзу как арендованная военно-морская база; КВЖД и ЮМЖД переходили под советско-китайский контроль с обеспечением преимущественных интересов СССР и полного суверенитета Китая в Маньчжурии; государство Маньчжоу-го ликвидировалось и становилось частью Китая, который, в свою очередь, отказывался от каких-либо прав и претензий на Внешнюю Монголию (МНР), а "большая тройка" гарантировала ее статус-кво. Соглашение должно было сохраняться в строжайшей тайне. 26 и 27 июля совместное заседание Политбюро и Ставки окончательно закрепило решение о вступлении СССР в войну, которое на следующий день было доведено до исполнителей тремя директивами за подписью Сталина. Малика об это не оповестили.

В руководстве НКИД не было единого мнения относительно необходимости объявления войны Японии. Осторожно возразить осмелился Лозовский, представивший Молотову – а соответственно, и Сталину – накануне Ялтинской конференции специальную памятную записку, увидевшую свет лишь полвека спустя. В записке, озаглавленной "Англо-американские планы о войне СССР против Японии" и датированной 14 января 1945 г., замнаркома указывал, что это будет выгодно только США и Великобритании. Американцы периодически поднимали вопрос о советском участии в войне со дня Пёрл-Харбора, но без успеха. "В случае, если Япония нападет на Россию на Дальнем Востоке, – деловито писал Рузвельт Сталину 30 декабря 1942 г., – я готов помочь Вам, как только это будет осуществимо, на этом театре и американскими военно-воздушными силами… Хотя мы не имеем никакой определенной информации, подтверждающей, что Япония нападет на Россию, это нападение представляется в конце концов вероятным" (4). "Дядя Джо" на предупреждения не реагировал. Конечно, союзники рано или поздно разгромили бы Японию, но предпочли бы сделать это еще и руками Советского Союза, который в таком случае будет выглядеть агрессором и на дружбу Японии в будущем рассчитывать не сможет. Именно так и получилось – что неудивительно, если посмотреть на вещи с точки зрения Realpolitik.

22 февраля Молотов информировал японского посла об итогах Крымской конференции, не сказав ему ничего конкретного. На просьбу о "сообщении, которое могло бы успокоить Японское Правительство" нарком ответил весьма двусмысленно: "Конечно, отношения между Советским Союзом и Японией отличаются от тех отношений, которые имеют с Японией Англия и Америка. Англия и Америка воюют с Японией, а Советский Союз имеет с Японией Пакт о нейтралитете… Мы считаем, что советско-японские отношения являются делом самого Советского Союза и самой Японии. Что касается тех или иных разговоров во время конференции, то мало ли о чем бывают разговоры в таких случаях".

Сато спросил, что думает советское правительство по поводу предстоящего продления пакта о нейтралитете. Напомню, что статья 3 гласила: "Настоящий Пакт вступает в силу со дня его ратификации обеими Договаривающимися Сторонами и сохраняет силу в течение пяти лет. Если ни одна из Договаривающихся Сторон не денонсирует Пакт за год до истечения срока, он будет считаться автоматически продленным на следующие пять лет". "Год до истечения срока" наступал 25 апреля 1945 г. В начале апреля нарком собирался на конференцию Объединенных Наций в Сан-Франциско, и Сато просил принять его до отъезда. Молотов пообещал специально поговорить о пакте в следующий раз.

10 января 1945 г. Лозовский подал Молотову записку о необходимости денонсировать – т.е. отказаться продлевать еще на 5 лет – пакт о нейтралитете до 13 апреля, т.е. до годовщины его подписания, чтобы "иметь свободные руки". Лозовский не был сторонником войны, а потому вместе с денонсацией предлагал:

"Продолжать по отношению к Японии ту же самую осторожно-выжидательную политику, твердо нажимая пока по отдельным вопросам, как это мы делали в 1944 году (ликвидация концессий – В.М.).

Начать переговоры с японцами об условиях продления пакта в октябре-ноябре 1945 года, когда положение совершенно определится в Европе и станет значительно более ясным на Тихом океане".

Проект официального заявления, составленный Лозовским, предполагал лишь довести до сведения японского правительства, что советское правительство "хотело бы обсудить с ним вопрос об условиях возможного продления Пакта о нейтралитете на следующие пять лет во второй половине истекающего договорного года (т.е. после октября 1945 г – В.М.)".

Сталин решил по-другому. Практическая подготовка к боевым действиям началась уже во второй половине марта, что видно из мемуаров советских военачальников. 5 апреля Молотов объявил Сато, которого не принимал с 22 февраля, о желании СССР денонсировать пакт в соответствии с его третьей статьей. Еще 23 марта Сигэмицу предсказал такой поворот событий, выступая в парламенте. Москва мотивировала решение тем, что "Германия напала на СССР, а Япония, союзница Германии, помогает последней в ее войне против СССР. Кроме того, Япония воюет с США и Англией, которые являются союзниками Советского Союза". На следующий день текст заявления появился в газетах. Сомнений относительно его смысла у посла не было: Советский Союз намерен вступить в войну с Японией. Вопрос был один: когда? Ответ на него крылся в понимании слова "денонсация". Дадим слово самому авторитетному источнику – записи беседы "Из дневника В.М. Молотова":

"Приняв текст, Сато… позволяет себе попросить у Молотова некоторых разъяснений. Он хотел бы знать, что думает Советское Правительство о том периоде времени, который начнется с 25 апреля этого года и будет длиться до окончания срока действия пакта, то есть еще год. Сато поясняет, что пакт заключен на пять лет, и срок его действия кончается 25 апреля будущего (1946 – В.М.) года. Посол говорит, что он думает, что его правительство ожидает, что Советское Правительство в течение этого года, который начнется 25-го числа текущего месяца, будет поддерживать с Японией те же отношения, какие оно поддерживало до сего времени (т.е. на Японию не нападет – В.М.), учитывая, что пакт остается в силе.

Молотов отвечает, что… фактически советско-японские отношения вернутся к тому положению, в котором они находились до заключения пакта. Молотов говорит, что Советское Правительство действует в соответствии с договором.

Сато замечает, что в таком случае Советское и Японское Правительства по-разному толкуют затронутый вопрос. Японское Правительство придерживается той точки зрения, что если одна из сторон денонсирует договор за год до истечения его срока, то пакт все же будет существовать еще один год, несмотря на денонсацию. Однако, по разъяснениям, которые сейчас дал Народный Комиссар, оказывается, что с момента денонсации пакта отношения между Советским Правительством и Японским Правительством будут теми же, которые существовали до заключения Пакта о нейтралитете. С момента денонсации пакт прекращает существование. Если Советское Правительство так толкует этот вопрос, то его толкование отличается от толкования Японского Правительства. Японское Правительство всегда считало, что пакт остается в силе еще в течение года. Сато говорит, что он хотел бы избежать ошибочных выводов и поэтому был бы признателен Молотову за его разъяснения.

Молотов отвечает, что здесь какое-то недоразумение… Молотов поясняет, что по истечении пятилетнего срока действия договора советско-японские отношения, очевидно, вернутся к положению, которое было до заключения пакта… Что же касается политики Советского Правительства, то мы действуем в соответствии с правом, предоставленным нами пактом. Срок действия пакта не окончился (выделено везде мной – В.М.)".

Это – разъяснение от первого лица: пакт должен был оставаться в силе до 25 апреля 1946 г. Сато так и понял, о чем немедленно сообщил в Токио. Заявление Молотова было опубликовано во всех ведущих газетах Японии с разъяснениями, что еще год пакт существует (подразумевалось: в это время войны не будет) и что советско-японские отношения продолжают оставаться дружественными. Москва была в полной мере осведомлена об этом из подробного доклада Малика от 13 апреля: "Общий тон подчеркнуто спокойный, точнее – успокаивающий". Решение Кремля открыто не осуждалось, хотя газеты подчеркивали, что "японское правительство не имело ни малейшего намерения прекращать действие этого пакта потому, что Япония желала сохранения дружественных отношений с Советским Союзом". С учетом тотальной контролируемости тогдашней японской печати, ясно, от кого исходили эти комментарии.

Денонсация пакта о нейтралитете совпала со сменой кабинета в Токио и, возможно, способствовала ей, хотя японская пресса отрицала такую возможность. 7 апреля 78-летний адмирал Судзуки Кантаро стал самым пожилым премьером в истории Японии. На своих постах остались военный и морской министры и начальники генеральных штабов армии и флота. Министерство иностранных дел снова возглавил Того. Во время первой встречи с Маликом 20 апреля он сказал послу: "После заключения Пакта о нейтралитете возникла советско-германская война… Весь мир был брошен в пламя войны. Небо покрылось черными тучами, однако, на этом мрачном фоне японо-советские дружественные отношения, основанные на Пакте о нейтралитете, оставались единственным светлым местом, и я надеялся, что это светлое пятно разгонит тучи и станет тем ядром, при помощи которого наступит мир во всем мире. Но сообщение о денонсации договора меня лично очень огорчило… (отточие в оригинале – В.М.) Поскольку договор будет действовать еще целый год (выделено мной – В.М.), то думаю, что у нас с Вами будет немало случаев обстоятельно поговорить об этом, а пока прошу передать мое чувство сожаления г-ну Молотову". "Путано и с многочисленными оговорками и паузами" Того заявил о желании встретиться с Молотовым после Сан-Францисской конференции, но Малик в отчете обозвал все высказывания министра "известной японской болтовней".

То, что пакт не будет продлен до 1951 г., Того принял как данность. Как данность он принял и то, что Японии дана передышка еще на один год. Именно такая трактовка содержалась в его официальном ответе на советскую ноту, который Сато 27 апреля вручил Лозовскому. Никаких возражений на сказанное или дополнительных разъяснений не последовало. Более того, даже 29 мая Молотов подтвердил в разговоре с Сато: "Мы не разорвали пакта, а отказались продлить его (выделено мной – В.М.), так как считали, что обстановка с того времени, когда он был заключен, изменилась". То же не раз говорил весной и летом сорок пятого своим японским собеседникам и Малик – несомненно, с санкции Молотова и Сталина, которому нарком отправлял "на визу" инструкции, предназначенные для Токио. Позже Сато специально обратил внимание на этот момент в своих письменных показаниях, представленных защитой на Токийском процессе, но отвергнутых трибуналом как "не относящиеся к делу".

Таковы факты. По крайней мере, таковы многочисленные совершенно секретные документы Архива внешней политики РФ, опубликованные Б.Н. Славинским после их рассекречивания. Поэтому приходится признать то, что категорически отвергала советская пропаганда и до сих пор отвергают те, кто следует ей: вступая в войну с Японией 9 августа 1945 г., СССР нарушил Пакт о нейтралитете, остававшийся в силе до 25 апреля 1946 г., что признавали советские официальные лица.

22 апреля заместитель начальника генерального штаба Кавабэ Торасиро и начальник 2-го отдела (внешняя разведка) Арисуэ Сэйдзи посетили Того и попросили принять меры для обеспечения нейтралитета СССР, обещав ему поддержку армии. 29 апреля полковник Танэмура Сукэтака, глава 12-го отдела генерального штаба, отвечавшего за планирование операций, подготовил меморандум "О нашей будущей (дальнейшей) политике в отношении Советского Союза" в том же духе. Он предлагал много большие уступки, чем план Сигэмицу в сентябре 1944 г., включая отказ от Ляодунского полуострова, Тайваня, Кореи, островов Рюкю и северных Курил. Руководство армии: Кавабэ, Умэдзу и Анами – поддержало этот проект. 5-й отдел генерального штаба, отвечавший за советское направление, предлагал готовиться к отражению нападения в Маньчжурии, но его предложения не были приняты (5). "Полное и окончательное присоединение СССР к нашим противникам было бы для Японии фатальным, – писал после войны Того. – …Я намеревался идти вперед к скорейшему заключению мира и был преисполнен решимости воспользоваться в этих целях пожеланиями военных" (6).

Сато попадал на прием к Молотову с всё большим трудом. Напротив, у Малика с начала 1945 г. не было отбоя от визитеров. Сначала генеральный консул в Харбине Миякава Фунао, проработавший на российском направлении больше двадцати лет: этого невысокого полного человека с неизменной улыбкой на круглом лице, знатока русского языка и русского быта, можно видеть на всех официальных фотографиях, в том числе при подписании пакта о нейтралитете. 15 февраля Миякава имел долгий разговор с Маликом о ходе и возможных последствиях Крымской конференции, в котором рассыпался в похвалах "великому полководцу" и "великому дипломату" Сталину, который единственный "может потребовать от всех стран прекратить войну". Посол увидел в этом откровенный зондаж, ничего внятного гостю не сказал, но тщательно записал беседу и отправил запись в Москву. 4 марта то же самое говорил Танакамару Ясуацу (в советских документах встречается написание: Сукэацу), глава объединения рыбопромышленников, занимавшихся ловом в советских водах. Он имел обширные связи в МИД и политических кругах, поэтому Малик сделал четкий вывод: "Высказывания Танакамару, так же как и рассуждения Миякава, являются почти открытой полуофициальной просьбой Японии к СССР о мирном посредничестве между Японией и США". 21 мая "рыбник" снова пришел к послу, но унес с собой лишь его слова о том, что пакт о нейтралитете "продолжает иметь силу".

11, 12 и 14 мая заседал Высший совет по руководству войной. Адмирал Ёнаи Мицумаса потребовал решительных шагов по улучшению отношений с Москвой. Он выразил надежду, что в обмен на территориальные уступки из СССР можно будет получить нефть для военных кораблей, призванных охранять Японские острова и обеспечивать связь с Китаем и Кореей. Того выступил против этого предложения как заведомо нереального: "Я утверждал, что у нас уже нет никаких шансов на использование СССР в военном или экономическом отношении и что Япония упустила время, когда можно было бы получить из СССР сколько-нибудь значительные поставки вооружений или убедить его играть роль друга Японии… Это был единственный случай, когда у меня возник с Ёнаи спор, близкий к серьезной размолвке" (7). Военный министр генерал Анами Корэтика и начальник генерального штаба армии генерал Умэдзу Ёсидзиро поддержали инициативу морского министра, хотя расходились с ним во взглядах на перспективы Японии в войне: адмирал смотрел на вещи более пессимистически, точнее, реалистически. Согласие относительно поисков мира при посредничестве СССР было достигнуто с таким трудом, что способность Японии вести войну и условия выхода из нее даже не обсуждались.

1 июня Того велел Сато "не упускать возможности бесед с советскими руководителями". 8 июня посол ответил, что нет "абсолютно никакой надежды" на "благоприятное отношение" Москвы в условиях, когда Япония не способна вести войну, а советские войска почти открыто перебрасываются на Дальний Восток. Продолжая верить в возможность если не почетного, то хотя бы приемлемого мира с помощью Москвы, министр решил действовать, не ставя Сато в известность. Он попросил Хирота начать неофициальные беседы с Маликом относительно улучшения двусторонних отношений, но не говорить о посредничестве и не делать конкретных предложений, пока другая сторона не проявит заинтересованность. Эта испытанная стратегия японской дипломатии с самого начала обрекла затею на провал. В зарубежной литературе переговоры Малик-Хирота давно известны, но в нашей стране их полная история была предана гласности только в 1990 г., когда МИД СССР опубликовал (правда, с купюрами) переписку Малика с Москвой (8).

Весной 1945 г. многие иностранные миссии, включая советское посольство, пострадали от интенсивных бомбардировок Токио американской авиацией. Дипломатический корпус был эвакуирован в живописное курортное местечко Гора. Именно там 3 июня в гостиницу к Малику заглянул бывший советник посольства в Москве Камэяма Кацудзи и как бы невзначай сказал, что рядом поселился Хирота, дом которого тоже сгорел во время бомбежки. "По японскому, дескать, обычаю, человек, поселившийся в новом месте, должен нанести визит своим трем ближайшим соседям – напротив, налево и направо. Следуя обычаю, Хирота желает нанести визит мне. Сославшись на русский обычай угощать нового соседа водкой и на отсутствие таковой у меня в отеле, – с очаровательным цинизмом сообщал посол в НКИД четыре дня спустя, – я высказал пожелание принять Хирота на следующей неделе". Малик давно понял, куда идут события, и не желал терять времени на то, что считал пустыми разговорами. Однако, через полчаса настойчивый экс-премьер лично появился в номере посла. Гнать его было неудобно.

Пришлось слушать, с чем тот пожаловал. "Хирота начал с того, что в прошлом году он имел намерение поехать в Москву для переговоров по некоторым вопросам, но в силу ряда обстоятельств не мог этого сделать... В настоящее время все значительно изменилось, разногласий в Японии нет, и теперь все едино стоят за дружественные отношения с Советским Союзом". Дальше началась самая интригующая часть: "Мы в одиночку, сказал Хирота, ведем огромную войну против США и Англии за освобождение и независимость Азии, но Советский Союз занимает значительную часть Азии, и мы считаем, что проблема безопасности Азии может быть решена только Советским Союзом, Китаем и Японией как основными странами Азии... Твердо обеспечить безопасность Азии можно только на основе сотрудничества СССР. Японии и Китая. А базой для этого должна быть дружба Японии с СССР".

Как видно из японских документов, сказанное соответствовало решениям Высшего совета по руководству войной от 14 мая. Почти то же самое пятью годами ранее Молотов слышал от Того, а Сталин от Мацуока. Но тогда Япония еще не вела войны на Тихом океане, с ее мощью необходимо было считаться, а потому их внимательно слушали. Теперь посол, посланный наблюдать "как подыхает Япония", внимал собеседнику только из вежливости. Кстати, бывший министр иностранных дел Арита 9 июля подал императору памятную записку, в которой прямо говорил о бесперспективности попыток привлечь на свою сторону СССР, а также Яньань (китайских коммунистов) и Чуньцин (Чан Кайши).

На следующий день беседы продолжились. Хирота завел разговор о необходимости коренного улучшения двусторонних отношений и заключения нового договора. "Обе стороны соблюдают этот пакт, – подчеркнул он. – Не было бы никакого беспокойства, если бы срок пакта не истекал через год, но так как по истечении этого срока пакт теряет силу, то поэтому наша страна должна подумать о будущем. Пока пакт находится еще в силе, – старательно повторял гость, – японская сторона желает еще больше укрепить дружественные отношения с Советским Союзом. В нашей стране сейчас глубоко изучается вопрос относительно формы улучшения этих отношений, и я думаю, что советская сторона тоже изучает этот вопрос... Какая форма договора была бы целесообразной – для Японии безразлично. Мы согласны на любую форму, лишь бы она могла удовлетворить цели Японии". Малик понимал, что речь идет о выходе из войны, но умолчание о главной цели зондажа и отсутствие конкретных предложений позволяли спустить дело на тормозах. Посол, похоже, неплохо овладел языком японской дипломатии и дал Хирота совершенно классический ответ: "Вы затронули целый комплекс больших и сложных вопросов, а в условиях современной обстановки даже своеобразных вопросов. Все они в целом и каждый в отдельности требуют обстоятельного изучения и обдумывания".

В Москву он писал без экивоков: "Неожиданность и внезапность встречи Хирота со мной была инсценирована грубо и неуклюже. У японцев почва горит под ногами, время не терпит, припекло, а посему им теперь не до внешних форм и благовидных предлогов. Скорее бы добиться существа, обеспечить прочность отношений с СССР... Подобное заискивание японцев перед Советским Союзом является вполне логичным и закономерным в свете международной обстановки и тяжелого, бесперспективного военного положения Японии... Если общая международная обстановка такова, что вести подобные переговоры с японцами для нас целесообразно, то им, мне кажется, все же следовало бы предъявить максимум из тех требующих разрешения проблем, которые изложены в... моем докладе".

Малик имел в виду июльский доклад 1944 г. Из последней фразы видно, что об окончательном решении Сталина вступить в войну он не знал (хотя мог догадываться), а потому делал предположения о дальнейшем ходе переговоров. "Можно с известной долей основания считать, что в виде компенсации за договор с СССР японцы могли бы в качестве максимальной уступки пойти на возвращение нам Южного Сахалина, отказ от рыболовства в советских конвенционных водах и, возможно, даже на передачу нам части Курильских островов. Ожидать от них добровольного согласия на какое-либо выгодное нам существенное изменение позиции Японии в Маньчжурии, Корее, Квантуне и Северном Китае трудно. Подобное возможно только в результате полного военного поражения и безоговорочной капитуляции Японии. Без этого любые переговоры с Японией не дадут коренного решения проблемы длительного мира и безопасности на Дальнем Востоке. В свете вышеизложенного заключение подобного предлагаемого японцами и ко многому нас обязывающего соглашения вряд ли целесообразно. Однако, выслушать их предложения можно".

В Москве всё это прекрасно понимали, но решили поиграть с японцами в кошки-мышки. "Хирота ничего ясного еще не сказал, – отвечал Молотов послу 15 июня. – Вам по собственной инициативе искать встречи с Хирота не следует. Если он опять будет напрашиваться на встречу, то его можно принять и выслушать и, если он опять будет говорить общие вещи, то следует ограничиться заявлением, что при первой же возможности (намек на диппочту) Вы сообщите в Москву о беседах. Дальше этого идти не следует". Утвердил инструкции лично генсек. "Малик делал все возможное, чтобы убедить японцев, что пакт о нейтралитете все еще остается в силе, хотя Сталин намеревался нарушить его, когда придет нужный момент" (9), - сделал вывод историк Ц. Хасэгава.

В тот же день, 15 июня, лорд-хранитель печати Кидо Коити, ближайший политический советник монарха, заявил премьеру Судзуки и ключевым министрам о необходимости добиться советского посредничества для заключения мира, который предусматривал бы сохранение императорской системы . 22 июня сам император Сёва сказал об этом Того в присутствии главы правительства. Возможно, на него подействовал разговор с начальником генерального штаба Умэдзу 9 июня, который, вернувшись из инспекционной поездки по Маньчжурии, доложил, что Квантунская армия практически небоеспособна и располагает боеприпасами на один серьезный бой. Умэдзу знал тамошнее положение лучше, чем кто бы то ни было, поскольку с 1939 по 1944 гг. командовал Квантунской армией. 

В следующий раз Малик принял Хирота только 24 июня, хотя тот несколько раз "напрашивался" к нему. Москва не отвечала. Посол ссылался на то, что отправил подробные записи бесед с дипкурьером (японцев настораживала нарочитая медлительность), хотя на самом деле посылал их по телеграфу. 20 и 22 июня в присутствии премьера и членов кабинета император настоятельно просил министра иностранных дел добиться возобновления переговоров. 23 июня Того уговорил Хирота попытаться еще раз. Бывший премьер колебался, полагая, что настойчивость может быть воспринята как проявление слабости, но все-таки добился свидания с послом. Беседа была долгой, но опять закончилась ничем, судя по отчету Малика, составленному четыре дня спустя. Хирота говорил о том, что Красная Армия и Императорский Флот вместе были бы непобедимы, что явно не произвело на собеседника никакого впечатления. О посредничестве Москвы в заключении "почетного мира" с США и Англией прямо не говорилось и в этот раз, поскольку армейское руководство никак не могло признаться себе, что война проиграна. Не потому ли Хирота так горько жаловался после капитуляции, что правительство теряло время на абстрактные зондажи, когда надо было прямо просить о помощи.

Однако, 29 июня Хирота добился приема в советском посольстве и в первый раз сообщил конкретные предложения (текст из АВП РФ):

"1) Нейтрализация Маньчжоу-го (после окончания войны Великой Восточной Азии  японская сторона отзывает свои войска, и обе стороны, Япония и Советский Союз, обязуются уважать суверенитет и целостность территории Маньчжоу-го и невмешательство в его внутренние дела).

2) Японская сторона готова ликвидировать свои рыболовные права, если она будет снабжаться нефтью.

3) Япония готова обсудить все другие вопросы, которые советская сторона пожелает обсудить". По поводу второго пункта визитер пояснил: "Рыболовные права, конечно, не имеют никакого отношения к нефти, но Япония до сих пор имела важное и ценное право заниматься рыболовством в советских водах и сейчас она имеет большое желание, чтобы Советский Союз снабдил ее нефтью, а она готова ликвидировать эти долголетние и весьма важные права. Это не является условием, но Япония имеет очень сильное желание получить нефть в качестве ответной благодарности за свой отказ от рыболовных прав. Кстати говоря, – добавил он, – если СССР желает затронуть вопрос о демаркации границы (где? – В.М.), то японская сторона готова пойти на переговоры".

Текст из японских архивов, опубликованный Дж. Ленсеном, кроме этих трех, содержит преамбулу и четвертый пункт. В преамбуле предлагалось "заключить пакт о ненападении между Японией и Россией на долгий срок (скажем, 20 или 30 лет) с целью взаимной помощи в деле поддержания мира на Востоке" на указанных далее условиях. Последний пункт гласил: "Япония не имеет намерения сохранять по окончании войны владение территориями, которые она оккупировала в ходе Великой Восточноазиатской войны", т.е. с 8 декабря 1941 г., но не ранее.

Прошлогодний сценарий Сигэмицу пошел в дело. "Предложения японского правительства Хирота излагал горячо и с нарочитым воодушевлением, – телеграфировал Малик 30 июня. – Я воспринимал эти предложения подчеркнуто спокойно и холодно, давая понять, что не считаю их заслуживающими значительного внимания". Тут тоже действовал свой сценарий, что видно из инструкций Молотова от 8 июля: "При всей их недостаточности и намеренной недоговоренности предложения Хирота свидетельствуют о том, что японское правительство по мере ухудшения своего военного положения готово будет идти на все более и более серьезные уступки для того, чтобы попытаться добиться нашего невмешательства в войну на Дальнем Востоке. Вашу позицию в беседе с Хирота считаем правильной. В дальнейшем Вам надо быть еще более осторожным и в том смысле, чтобы не втягиваться в этих и подобных беседах в обсуждения японских предложений Вы не должны дать никакого повода, чтобы японцы изобразили как переговоры Ваши беседы". А то союзники уже забеспокоились...

11 июля Сато всего на двадцать минут "пересекся" с Молотовым, который обещал дать ответ позже, сказав, что доклад Малика еще не прибыл в Москву. После этого советский посол снова стал избегать встреч с Хирота. 12 июля свидания начал добиваться сам министр, но Малик отговорился болезнью (судя по его отчету, "дипломатической"). Наконец, он принял начальника политического отдела МИД Андо Ёсиро, лежа в постели. Визитер "изложил по поручению Того следующее заявление: Его Величество император Японии Высочайший (видимо, следует: Высочайше – В.М.) принял решение о командировании принца Коноэ в Москву с личным письмом императора, в котором изложен вопрос окончания войны Японией, и для того чтобы лично обсудить с Советским Правительством этот вопрос. Одновременно японский посол в Москве Сато сделает заявление по этому вопросу непосредственно Советскому Правительству". "На вопрос в чем конкретно выразится миссия Коноэ, – продолжал посол свой срочный доклад, – Андо указал, что в первую очередь передать пожелание императора об окончании войны, изложенное в специальном письме, и во-вторых, обменяться мнениями с Советским Правительством по этому вопросу". В дело готов был вступить главный "политический тяжеловес" Японии.

Пятая серия.

7 июля император вызвал к себе премьера Судзуки Кантаро и, поинтересовавшись, как идут переговоры с СССР, объявил, что намерен отправить в Москву специального посланника с личным письмом к советским руководителям. 10 июля Высший совет по руководству войной принял соответствующую резолюцию, но не назвал фамилии посланника. 11 июля Того послал Сато "сверхсрочную" и "совершенно секретную" телеграмму, в которой впервые открытым текстом сообщил ему о намерении Японии искать советского посредничества для выхода из войны. Днем позже, после докладов маркиза Кидо Коити и премьера, император поручил эту миссию Коноэ. Принц согласился, хотя, по некоторым воспоминаниям, без особого энтузиазма. Коммунистов Коноэ не любил: в январе 1945 г. представил императору подробный доклад о коммунистической угрозе в Японии, главной носительницей которой считал... среднее армейское офицерство (11), – но в открыто русофобских акциях не участвовал и на возможность переговоров с США или Великобританией не надеялся. Японских лидеров также подгоняла перспектива скорого созыва новой межсоюзнической конференции и запланированный визит в Москву Сун Цзывэня, полномочного эмиссара Чан Кайши.

Малик снова попытался задавать конкретные вопросы, но Андо от ответа уклонился, хотя попросил считать весь разговор сугубо конфиденциальным. Собеседник с легкостью согласился.

Одновременно Того телеграфировал Сато указание немедленно встретиться с Молотовым, как только тот вернется с Потсдамской конференции, а пока посетить Лозовского, информировать его о предстоящей миссии и передать письмо императора, текст которого был сообщен по телеграфу. 13 июля посол вручил письмо Лозовскому. Вот его перевод из Архива внешней политики РФ:

"Строго конфиденциально.

Его Величество Император Японии, глубоко озабоченный бедствиями и жертвами народов всех воюющих стран, увеличивающихся изо дня в день в результате нынешней войны, выражает свою волю, чтобы положить скорее конец войне. Поскольку в Восточно-Азиатской войне США и Англия настаивают на безоговорочной капитуляции, Империя будет вынуждена довести войну до конца, мобилизуя все силы и средства, за честь и существование Отечества. Однако, в результате такого обстоятельства неизбежно усиленное кровопролитие у народов обеих воюющих сторон. Его Величество крайне обеспокоен в этой мысли и изъявляет пожелание, чтобы на благо человечества в кратчайший срок был восстановлен мир".

К сожалению, Б.Н. Славинский передал последующую беседу дипломатов, не прибегая к кавычкам, так что непонятно, где прямые цитаты, а где их изложение:　"Ознакомившись с посланием, Лозовский сказал послу, что это послание не имеет адресата и непонятно, кому оно направлено. Посол ответил, что это послание не адресовано особо кому-либо. Желательно, чтобы с ним ознакомился глава государства г-н Калинин и глава советского правительства Сталин . Его Величество Император Японии свое специальное послание перешлет с князем (так в оригинале – В.М.) Коноэ".

Получается, речь шла не более чем об очередном зондаже – о выяснении того, примут Коноэ в Кремле или нет? А конкретные предложения принц – в случае согласия Москвы – привезет с собой? Никакого другого письма императора мы не знаем, так что Коноэ, очевидно, должен был привезти оригинал послания и торжественно вручить его Сталину и Калинину. Однако, ясно, что принц собирался в путь не с пустыми руками. Высший совет по руководству войной продолжал обсуждать, что еще можно предложить Советскому Союзу за помощь в выходе из проигранной, но не оконченной войны. В "чемоданчике" принца лежали Южный Сахалин, Курилы, Маньчжурия (как сфера влияния), отказ от рыболовных прав и даже... сдача Квантунской армии в плен, о чем японцы, по понятным причинам, вспоминать не любят.

Разработанные в окружении Коноэ несколько вариантов предложений предусматривали – в качестве уступок за сохранение императорской системы – освобождение всех захваченных Японией территорий, включая архипелаги Окинава и Огасавара (но не южные Курилы), разоружение, демобилизацию и репатриацию армии. Дальше шла примечательная оговорка: если репатриация будет невозможна, Япония согласна оставить часть личного состава "там, где он находится" и "предложить его труд в качестве репараций". Документ не получил официального статуса и был опубликован после войны как доказательство "доброй воли" принца. Когда в 1993 г. премьер-министр Хосокава Морихиро, внук Коноэ (сын его дочери), настойчиво требовал от президента Ельцина извинений за содержание японцев в сибирском плену, одна из московских газет (кажется, "Советская Россия") опубликовала изложение этого текста под заголовком "Как дед нынешнего премьер-министра Японии своего внука подвел" (ох, не сохранил я эту вырезку!). "Подвел" принц и собственного сына Мититака, попавшего в советский плен и скончавшегося в Тбилиси в 1956 г., накануне репатриации.

Действия Высшего совета были ограничены официальным статусом и жесткой позицией армейского командования, которое призывало, вооружившись бамбуковыми пиками, готовиться к последней битве за Японские острова и пасть в ней "все как один". Реальная работа шла за кулисами, где особую активность проявил контр-адмирал Такаги Сокити из генерального штаба флота, пользовавшийся доверием Ёнаи и действовавший по его поручению. Начиная с 28 июня Такаги представил ему несколько вариантов выхода из войны по известному нам плану: ценой территориальных уступок – количество которых раз от разу росло, но так и не догнало "список Малика" – гарантировать, во-первых, неучастие СССР в войне с Японией, а во-вторых, его посредничество при мирных переговорах с Вашингтоном и Лондоном. Отличный генштабист, Такаги составлял подробные и содержательные меморандумы, которые, однако, уже в момент написания имели только исторический интерес. Усилия "миротворцев" официального статуса не получили и оказались тщетными, поэтому останавливаться на них не будем. Документы, готовившиеся Такаги, были опубликованы в 1952 г. в "Исторической хронике окончания войны", чтобы показать наличие у части японской элиты искреннего стремления к скорейшему завершению войны и к дружбе с Советским Союзом.

Вернемся к московским беседам. Сато настоятельно просил Лозовского ознакомить Молотова с посланием императора до отъезда наркома на Потсдамскую конференцию, намеченного на этот вечер, и дать хотя бы предварительный ответ, что "помогло бы миссии Коноэ подготовиться к приезду в Москву", т.е. уточнить содержимое "чемоданчика". "Учитывая, что путь из Токио до Москвы поездом займет очень много времени, посол от имени японского правительства хотел бы просить советское правительство предоставить этой миссии самолет, направив его на станцию Маньчжурия или на станцию Цицицкар, откуда он мог бы быстрее доставить членов миссии в Москву". По свидетельству Касэ, свиту Коноэ должны были составить: вице-министр иностранных дел Мацумото Сюнъити, бывший начальник бюро договоров МИД и специалист по их подготовке ; бывший министр иностранных дел Сигэмицу; сам Касэ, а также один генерал и один адмирал, не названные по имени. Но этих сведений Сато Лозовскому не сообщил.

18 июля посол получил очередной вежливый отказ: "Высказанные в послании императора Японии соображения имеют общую форму и не содержат каких-либо конкретных предложений. Советскому Правительству представляется неясным также, в чем заключаются задачи миссии князя Коноэ. Ввиду изложенного Советское Правительство не видит возможности дать какой-либо определенный ответ по поводу миссии князя Коноэ". Получив его, Сато послал резкую телеграмму министру – максимально резкую в рамках допустимого этикета – и предложил согласиться на безоговорочную капитуляцию. Того решительно ответил, что это невозможно, что Япония будет сопротивляться до последнего, и приказал любой ценой добиться согласия Москвы на приезд специальной миссии. 25 июля Сато, исполняя задержанные доставкой инструкции от 21 июля, наконец, заговорил о главном. Он сообщил Лозовскому, что Коноэ привезет конкретные предложения по советскому посредничеству для выхода из войны и по дальнейшему характеру двусторонних отношений, подчеркнув, что "задачи миссии... обширны", однако, снова не сказал ничего определенного. Не подействовали и такие разъяснения: "Коноэ пользуется особым доверием дворца и занимает выдающееся положение среди политических кругов Японии. Он едет по личному желанию и поручению императора, и Японское правительство просит благожелательного посредничества Советского правительства". Лозовский попросил письменный текст заявления, который получил в тот же вечер и немедленно отправил в Потсдам Сталину, Молотову и Вышинскому. Туда же полетел проект ответа. Его содержательная часть гласила:

"В Вашем заявлении говорилось, что князь Коноэ имеет конкретные намерения и соображения как по вопросу о посредничестве советского правительства в нынешней войне, так и по вопросу об укреплении японо-советских отношений, но Вы ничего не сообщили о том, какие именно конкретные намерения и соображения предполагает изложить в Москве князь Коноэ.

Советское правительство убеждено в том, что всякое обращение без каких-либо конкретных предложений к США и Великобритании по вопросу о прекращении войны между Японией и этими странами заранее обречено на неудачу. В этих условиях советское правительство, благодарное японскому правительству за доверие, затрудняется тем не менее взять на себя пока посредничество.

С другой стороны, советское правительство хотело бы также знать, какие конкретные предложения имеет японское правительство по вопросу об укреплении японо-советских отношений". "Было бы лучше, – прямо говорилось в заключительной части ответа, – если бы князь Коноэ передал предварительно советскому правительству свои конкретные намерения и соображения через японское посольство в Москве или советское посольство в Токио".

Серия шестая и последняя.

26 июля Потсдамская декларация США, Великобритании и Китая (Чан Кайши, не приглашенный на конференцию "большой тройки", поставил подпись "по телеграфу") потребовала безоговорочной капитуляции Японии. "Ниже следуют наши условия. Мы не отступим от них. Выбора никакого нет. Мы не потерпим никакой затяжки… Иначе Японию ждет быстрый и полный разгром". Декларация была подготовлена американцами еще до начала конференции и в одном из вариантов предусматривала подпись Сталина. Президент Трумэн объявил, что отправляется в Потсдам с целью обеспечить участие СССР в войне с Японией, но, по мере приближения атомного проекта к благополучному завершению, испытывал все большие сомнения в необходимости делить с "дядей Джо" лавры победителя после почти четырех лет упорных и кровопролитных боев на Тихом океане. 

Участие Советского Союза в коллективной Потсдамской декларации могло хотя бы отчасти оправдать нарушение им пакта о нейтралитете и, покончив с надеждами Японии на посредничество Москвы, принудить ее к немедленной капитуляции. Американская разведка еще до войны расшифровала японские коды, поэтому телеграфная переписка Того и Сато была для руководителей США "открытой книгой". Как показали американские историки, в первую очередь Хасэгава, Трумэн и его окружение считали насущной задачей испытания атомной бомбы, а потому не желали ни слишком скорой капитуляции Японии, что сделало бы ее применение неоправданным, ни слишком скорого вступления СССР в войну. Сталин же, по их мнению, затягивал конфликт на Тихом океане, чтобы успеть поучаствовать в нем и приобрести новые лавры и трофеи, обещанные Ялтинским соглашением.

Потсдамская декларация в том виде, в каком она была принята и обнародована, во-первых, практически не оставляла надежды на то, что Япония примет ее (в ней ни слова не говорилось об императоре и государственном строе), а значит, развязывала руки США для применения ядерного оружия. Во-вторых, она ставила Советский Союз перед фактом, что столь важное решение принято без его участия и без возможности повлиять на него. Объяснение государственного секретаря Джеймса Бирнса, что Трумэн не хотел ставить СССР в "неловкое положение" как страну, не воюющую с Японией, взбесило Сталина еще больше. 28 мая, обсуждая в Москве дальневосточные дела со специальным посланником Белого дома Гарри Гопкинсом, советский вождь заявил, что предпочитает компромиссный мир с Японией на условиях полного уничтожения ее военного потенциала и оккупации страны, но более мягкой, чем в Германии, пояснив, что требование безоговорочной капитуляции заставит японцев воевать до последнего человека. Он сообщил, что Советский Союз будет готов вступить в войну не ранее 8 августа (армейское командование настаивало на более поздней дате), и поднял вопрос об участии в оккупации Японии, территорию которой предполагалось разделить на зоны. Гопкинс предложил предъявить Токио ультиматум от имени США и СССР. Сталин согласился и посоветовал внести этот вопрос в повестку дня будущей конференции. Он даже привез с собой проект заявления четырех держав, который призывал Японию сложить оружие и капитулировать, не выдвигая никаких условий. Текст – звучавший более мягко, чем американский вариант – остался невостребованным и был извлечен из архивов только в начале нового тысячелетия (12).

28 июля, в начале очередного заседания конференции, Сталин сообщил Трумэну и новому британскому премьеру Клементу Эттли (консерваторы только что проиграли выборы, и "железный Уинстон" в Потсдам больше не вернулся), что "мы, русская делегация, получили новое предложение от Японии". "Хотя нас не информируют как следует, когда какой-нибудь документ составляется о Японии, – выразительно заметил вождь, – однако, мы считаем, что следует информировать друг друга о новых предложениях". Затем, как сказано в протоколе, был зачитан английский перевод "ноты Японии о посредничестве", т.е. заявления Сато и послания императора. "В этом документе ничего нового нет, – заключил Сталин. – Есть только одно предложение: Япония предлагает нам сотрудничество. Мы думаем ответить им в том же духе, как это было в прошлый раз". Трумэн и Эттли согласились (13). Добавлю, что накануне Сталин, демонстрируя "добрую волю", сообщил Трумэну содержание телеграммы Сато. Президент поблагодарил, но, конечно, не сказал, что уже знал ее содержание из донесений разведки.

Узнав о Потсдамской декларации из радиопередачи Би-Би-Си, Сато сделал вывод, что без предварительного уведомления и согласия советской стороны такой документ появиться не мог. Он сразу телеграфировал, что это и есть ответ на предложение о присылке миссии Коноэ. В Токио царила растерянность. Принять декларацию не позволила армия, но Того убедил официально не отвергать ее, чтобы не обострять ситуацию. Дипломаты ссылались на то, что в тексте говорилось о "безоговорочной капитуляции вооруженных сил", а не страны и что ничего не было сказано о судьбе императора или изменении государственного строя. В газеты попало слово мокусацу – "убить молчанием" или "игнорировать" – которым стали определять позицию правительства (14). Проигнорированным оказался и доклад генерального штаба о концентрации советских войск на границе Маньчжоу-го.

Подготовленный Лозовским текст ответа на последнее сообщение Сато не получил одобрения. Молотов кратко оценил его словами "Не то", немедленно переданными в Москву из Берлина по телефону, но не предложил ничего взамен – вероятно, считая это уже ненужным. 30 июля Сато и Лозовский встретились снова. Замнаркома вообще не дал никакого ответа, сославшись на отсутствие Сталина и Молотова. По поводу Потсдамской декларации посол сказал: "Япония не может сдаться на таких условиях. Если честь и существование Японии будут сохранены, то японское правительство, в целях прекращения войны проявит весьма широкие примиренческие позиции" (запись Лозовского). Малику пошла также следующая информация: "Далее Сато пояснил, что Коноэ едет с широкими полномочиями для обмена мнениями с Советским правительством в широких пределах по вопросу о том, как Японское правительство желает снова строить мир на Дальнем Востоке. Он хочет знать, не будет ли со стороны Сов(етского) пра(вительства) тех или иных пожеланий и указаний". "Пожеланий" и "указаний" посол не получил ни из Москвы, ни из Токио.

Сообщив Того о встрече с Лозовским, посол посоветовал принять условия Потсдамской декларации и обратиться к подписавшим ее державам, заметив, что только это может предотвратить вступление СССР в войну. Аналогичное предложение прислал из Берна посланник Касэ Сюнъити. Того отверг этот вариант, пояснив, что "дома трудно одним росчерком пера утвердить конкретные условия мира" (намек на противодействие военных). Эти телеграммы тоже были прочитаны американскими руководителями, решившими более не медлить с бомбой. 5 августа Сталин и Молотов вернулись в Москву. 6 августа первая бомба была сброшена на город Хиросима, в окрестностях которого было сосредоточено много резервных частей и военных складов. Трумэн не мог скрыть радости и оповестил о случившемся весь мир. В Токио военный министр Анами обратился к физикам с вопросом, что такое атомная бомба. Того послал Сато телеграмму, предписав немедленно потребовать встречи с Молотовым и снова задать вопрос о приеме миссии. Сталин и Молотов в Потсдаме узнали, что у США есть атомная бомба, но не ожидали столь быстрого ее применения. Они поняли, что это предупреждение не только японцам, но и им. И тоже решили не медлить.

Встреча Сато с наркомом состоялась 8 августа в 17 часов по московскому времени. Говорить о Коноэ послу не пришлось. Молотов прервал его и попросил сесть, сказав, что должен сделать очень важное заявление. Со слезами на глазах Сато слушал, что с полуночи 9 августа (т.е. всего через час по токийскому времени) СССР и Япония находятся в состоянии войны. Мотивировка проста: Япония отклонила требования Потсдамской декларации; союзники обратились к СССР с просьбой о вступлении в войну, и тот, "верный союзническому долгу", принял предложение. "Советское Правительство считает, что такая его политика является единственным средством, способным приблизить наступление мира, освободить народы от дальнейших жертв и страданий и избавить японский народ от тех опасностей и разрушений, которые были пережиты Германией после ее отказа от безоговорочной капитуляции". Руки друг другу на прощание они все-таки пожали.

Согласно официальной советской версии, союзники попросили Москву вступить в войну. Так следует из протоколов Потсдамской конференции, опубликованных МИД СССР. Однако, в этих публикациях, включая  шеститомное издание "Советский Союз на международных конференциях периода Великой Отечественной войны, 1941-1945 гг." (соответствующий том вышел в 1980 г.), в протоколе беседы Молотова с Трумэном 29 июля сделана купюра, восстановленная только Б.Н. Славинским в 1995 г.: "Молотов говорит, что у него есть предложения, связанные с положением на Дальнем Востоке. Для Советского Союза было бы удобным поводом для вступления в войну против Японии, если бы союзники обратились к нему с просьбой об этом (выделено мной – В.М.). Можно было бы указать, что, в связи с отклонением Японией требования о капитуляции..." и так далее, как потом в советском заявлении. "Трумэн на это замечает, что предложение Молотова кажется ему очень разумным, но для того, чтобы ответить на него, он должен прежде посоветоваться со своим штабом".

Трумэну и Бирнсу предложение откровенно не понравилось как "загребание жара чужими руками". "Я увидел в этом циничный дипломатический ход, – утверждал позднее президент, – направленный на то, чтобы изобразить вступление России в войну в этот момент как решающий фактор в достижении победы" (15). Цинизма ему и самому было не занимать, но отказать Молотову он не мог. Тогда Трумэн написал Сталину личное письмо, посоветовав обосновать свое решение и, соответственно, нарушение пакта о нейтралитете ссылками на Московскую декларацию 30 октября 1943 г. (на этой встрече СССР впервые пообещал вступить в войну с Японией) и на Хартию Объединенных наций.  Вождь поблагодарил за письмо, но советом не воспользовался – у него были свои объяснения.

9 августа вторая бомба была сброшена на Нагасаки. Вечером того же дня в дворцовом бомбоубежище состоялась Императорская конференция – совещание императора, председателя Тайного совета, премьера, ключевых министров и начальников генеральных штабов. Вопрос был один и все тот же: принимать или не принимать Потсдамскую декларацию. Понимая, что война проиграна, император сопротивлялся безоговорочной капитуляции, до последнего рассчитывая на посредничество Москвы. Резолюция, подготовленная Того, предусматривала принятие условий декларации, "понимая их в том смысле, что они не содержат требования об изменении установленного государственными законами статуса японского императора". Высший совет по руководству войной под давлением военного министра и начальников обоих генеральных штабов соглашался на капитуляцию при следующих условиях:

"1) она не затрагивает императорской фамилии;

2) японские войска, находящиеся за пределами страны, демобилизуются после свободного их отвода с занимаемых территорий;

3) военные преступники будут подлежать юрисдикции японского правительства;

4) не будет осуществлена оккупация с целью гарантии (выполнения условий капитуляции – В.М.)".

Того предлагал ограничиться первым пунктом. Военные настаивали на всех четырех условиях, особенно при "обращении к такой безнравственной стране, как Советский Союз". Председатель Тайного совета Хиранума склонялся к этому же мнению и добился внесения в первый пункт поправки о сохранении кокутай, а не только правящей династии, что замедлило принятие окончательного решения. Император одобрил проект министра иностранных дел, но США отвергли его, не желая слышать ни о каких условиях и оговорках (16).

Малик смог попасть к Того чтобы сделать аналогичное заявление только 10 августа, потому что весь предыдущий день министру было не до него. Встреча состоялась в гостиной палаты пэров – здание МИД лежало в руинах. "Выслушав посла, – вспоминал Того, – я напомнил ему, что его страна напала на нас в то время, как пакт о нейтралитете между СССР и Японией остается в силе, а также высказался по поводу поведения СССР, который начал против нас войну, так и не дав никакого ответа на нашу просьбу об оказании добрых услуг в деле заключения мира. Более того, хотя в качестве официальной причины Советский Союз выдвигал отказ Японии признать Потсдамскую декларацию, он фактически не предпринял никаких усилий для установления подлинной позиции японского правительства. Эта акция СССР, сказал я, будет осуждена историей. По сути Малику сказать было нечего, и он лишь в самой общей форме заявил, что в действиях СССР не было ничего предосудительного. Далее я сообщил ему, что японское правительство объявило о принятии Потсдамской декларации (10 августа в 7 часов утра по токийскому времени, через миссии в Швейцарии и Швеции – В.М.), и попросил передать эту информацию своему правительству" (17). 

Рассматривать ход военных действий в Маньчжурии, на Сахалине и Курилах я не буду. Написано об этом много, в том числе по недавно рассекреченным архивным материалам, которые существенно меняют наши представления о происходившем. Героическая эпопея "разгрома милитаристской Японии", к которому были привлечены лучшие силы и лучшие военачальники, все чаще называется "трагикомедией маньчжурского блицкрига" (18). 12 августа Ёнаи сказал одному из приближенных, что атомные бомбардировки и вступление СССР в войну являются... "небесным даром", поскольку теперь никто не скажет, что Япония была вынуждена капитулировать из-за внутренней слабости. Адмирал пояснил, что опасается "горячих голов", отказывающихся верить в то, что война проиграна, и готовых истребить "изменников", призывавших к капитуляции. Боялся, как оказалось, не зря. 14 августа правительство, наконец, выработало рескрипт о капитуляции, а император решил обратиться к народу по радио. В ночь с 14 на 15 августа группа офицеров попыталась поднять мятеж, захватить оригинал записи августейшего обращения, чтобы не допустить его передачи в эфир, и уничтожить "капитулянтов". Выступление провалилось из-за отсутствия поддержки, а его зачинщики покончили с собой. 15 августа страна впервые услышала голос божественного Тэнно. Именно этот день считается в Стране корня солнца днем окончания войны (19).

Что сыграло решающую роль в скорой капитуляции Японии – атомные бомбардировки или вступление СССР в войну? Вопрос не только исторический, но и политический. Если бомбардировки, то американцы спасли жизнь ста миллионов японцев ценой жизни нескольких сот тысяч, а Советский Союз повел себя как "вор на пожаре". Если вступление Красной Армии в войну, то СССР имел полное право, как минимум, на свою долю военных трофеев, а то и на участие в управлении побежденной Японией. Американская и подконтрольная ей японская пропаганда придерживались первой точки зрения, советская пропаганда – второй.

Дж. Ленсен, американец русского происхождения, остроумно заметил: "Естественно, что история войны на Тихом океане для американского читателя будет включать фотографию генерала Макартура, когда он на палубе "Миссури" ставит подпись под Актом о капитуляции Японии, в то время как аналогичная история для советского читателя покажет ту же сцену, но с генерал-лейтенантом Кузьмой Деревянко, подписывающим Акт, в то время как Макартур и все остальные будут стоять на заднем плане" (20).

Американский историк Цуёси Хасэгава, японец по происхождению, написал лучшее – во всяком случае, на настоящий момент – комплексное исследование данного вопроса "Наперегонки с врагом. Сталин, Трумэн и капитуляция Японии", материалы которого я не раз использовал в этой главе. Его вердикт, вынесенный на основе впервые сведенных воедино японских, советских и американских источников, гласит: "Вступление СССР в войну потрясло японцев больше, чем атомные бомбы, поскольку оно положило конец всем надеждам придти к соглашению, хоть немного отличному от безоговорочной капитуляции… (Оно) сыграло бόльшую роль, чем атомные бомбы, в принуждении Японии к капитуляции". Заслуживает внимания и такое замечание ученого: "В этой истории нет ни героев, ни настоящих злодеев – просто люди. Окончание войны на Тихом океане, при внимательном анализе, оказывается человеческой драмой, динамика которой определялась слишком человеческими чувствами участников: амбициями, страхом, тщеславием, гневом и предубеждением" (21).

Далеко не все думают так, причем не только среди пропагандистов. В 1997 г. американский историк-ревизионист Марк Вебер опубликовал статью "Была ли Хиросима необходимой?". Отвечая на этот вопрос отрицательно, он попутно заметил: "Хотя советское участие мало или вовсе никак не изменило ход войны, Москва получила колоссальную выгоду от вступления в конфликт" (22). Не могу согласиться ни с первой, ни со второй частью этого утверждения. С ролью советского участия в войне мы разобрались. Остался вопрос: что мы от этого выиграли?

Смыли сорок лет спустя "позор Цусимы"? Свели "старые счеты с Японией", о которых говорил Сталин в обращении к советскому народу по поводу победы? После разгрома Третьего Рейха это выглядело не столь эффектно и новых лавров не принесло. В войну на Тихом океане СССР вступил в самый последний момент, заслужив нелестное определение "вора на пожаре": так обычно поступали малые страны, стремясь поспеть за колесницей победителя. Ликвидировали "очаг войны" на дальневосточной границе, поставив под свой контроль Маньчжурию и половину Кореи – где до сих пор не затухает новый "очаг"? Но Япония и так была разгромлена, а ее вооруженные силы подлежали полной демобилизации. Вернули Южный Сахалин и получили всю Курильскую гряду? Приобрели даровую рабочую силу в виде Квантунской армии? Но всё это мы могли получить и без войны, если бы Сталин решил принять принца Коноэ.

Увы, главным "приобретением" стала устойчивая неприязнь многих японцев к России советской, перенесенная на Россию постсоветскую. Дело не только в "северных территориях" или проблеме военнопленных. Советский Союз нарушил договор о нейтралитете – и от этого факта не уйдешь. Желающих использовать его, равно как и прочие темные страницы отношений между нашими странами, по-прежнему немало. Им хочется, чтобы конфликты прошлого бросали тень на настоящее и будущее. Кому это выгодно? России? Японии?..

Источники (цит. без сносок): Славинский Б.Н.: 1) Пакт о нейтралитете между СССР и Японией. Дипломатическая история. М., 1995. , Гл. 9-11 (документы АВП РФ); 2) Ялтинская конференция и проблема "северных территорий". М., 1996 (записки Лозовского); Севостьянов Г.Н. Япония в 1945 г. в оценке советских дипломатов. Новые архивные материалы // Новая и новейшая история. 1995. № 6; Сюсэн сироку. (Историческая хроника окончания войны). ТТ. 1-6. Токио, 1977-1978; George A. Lensen. The Strange Neutrality: Soviet-Japanese Relations during the Second World War, 1941-1945. Tallahassee FL, 1972. Ch. 7-8 (документы Архива МИД Японии); Кудо Митихиро. Ниссо тюрицу дзёяку-но кэнкю. (Исследование японо-советского пакта о нейтралитете). Токио, 1985. Гл. 15-16 (подготовка специальных миссий и документы Такаги).
1. Secret Diet War Minutes Released // The Japan Times. 1996, 7.12.
2. Смирнов Л.Н., Зайцев Е.Б. Суд в Токио. М., 1980. С. 273-274.
3. Славинский Б.Н. Пакт о нейтралитете между СССР и Японией. С. 235-237.
4. Переписка. Рузвельт Сталину 30.12.42
5. Tsuyoshi Hasegawa. Racing the Enemy. Stalin, Truman and the Surrender of Japan. Cambridge MS, 2005. Р. 58-60.
6. Того С. Воспоминания японского дипломата. М.? 1996.Цит. соч. С. 434.
7. Там же. С. 438-439.
8. За кулисами Тихоокеанской битвы (японо-советские контакты в 1945 г.) // Вестник Министерства иностранных дел СССР. № 19 (77). 1990, 15.10 (далее цит. без сносок).
9. Hasegawa T. Racing the Enemy. Р. 88.
10. Herbert P. Bix Hirohito and the Making of Modern Japan. N.Y., 2000. Р. 505-511.
11. Текст: История войны на Тихом океане. Т. IV. С. 252-258.
12. Впервые: Сафронов В.П. СССР, США и японская агрессия на Дальнем Востоке и Тихом океане, 1931-1945 гг. М., 2001. С. 331-332.
13. Берлинская (Потсдамская) конференция руководителей трех союзных держав – СССР, США и Великобритании (17 июля – 2 августа 1945 г.). Сборник документов. М., 1980. С. 382-384, 218, 222.
14. Нака Акира. Мокусацу. Поцудаму сэнгэн-но синдзицу то Нихон-но уммэй. (Убийство молчанием. Правда о Потсдамской декларации и судьба Японии). ТТ. 1-2. Токио, 2000.
15. Harry Truman. Memoirs. Year of Decisions. Vol. I. Garden City NY, 1955. P. 402.
16. История войны на Тихом океане. M., 1958. Т. IV. С. 264-271.
17. Того С. Цит. соч. Заявление Японии о принятии Потсдамской декларации и последующий обмен нотами с союзными державами: История войны на Тихом океане. Т. IV.  С. 289-293. 
18. Кириченко А.А., Черевко К.Е. Советско-японская война (9 августа – 2 сентября 1945 г.). Рассекреченные архивы. М., 2006; Славинский Б.Н. Советская оккупация Курильских островов (август-сентябрь 1945 г.). М., 1993.
19. Доклад МИД Японии "Об обстоятельствах окончания войны": История войны на Тихом океане. Т. IV. С. 281-305. Классическое исследование: Robert J.C. Butow. Japan’s Decision to Surrender. Stanford, 1954. Хроника событий 14-15 августа: Japans Longest Day. Tokyo, 1989.
20. Lensen. G.A. The Strange Neutrality, Р. 198.
21. Hasegawa T. Racing the Enemy. Р. 3, 5, 302-303.
22. Mark Weber. Was Hiroshima Necessary? // Journal of Historical Review. Vol. 16. № 3 (May/June 1997).