Одной из важнейших опасностей во время Великой Отечественной оставалась потенциальная возможность вступления в войну на стороне Германии еще ряда стран – например, Турции. Рассекреченные документы показывают, каким образом советской дипломатии удалось убедиться, что Турция будет соблюдать нейтралитет – хотя и довольно сомнительный.

Весь период Второй Мировой и Великой Отечественной войны советской дипломатии приходилось решать несколько, на первый взгляд, периферийных вопросов, которые, тем не менее, не были второстепенными по своей значимости. Конечно, на первом плане с лета 1941 года были вопросы открытия Второго фронта, а затем и договоренности с союзниками по коалиции о послевоенном устройстве мира. Этот комплекс вопросов и считается сейчас основным для работы советского МИДа в военный период. Но параллельно существовали и менее известные проблемы, которые также приходилось решать порой в очень сложных условиях.

Среди этих задач были и определение позиции в отношении союзников Германии, которые отличались друг от друга по своему внутреннему устройству и степени вовлеченности в войну против Советского Союза. Это отдельная и редко освещаемая тема. Еще одна проблема: работа с правительствами оккупированных Германией и ее союзниками стран в изгнании. Там тоже не все складывалось гладко, и не только у советской дипломатии. Широко известны конфликты между Черчиллем и де Голлем, которые чуть было не привели к открытому разрыву отношений между этими двумя несовместимыми политическими деятелями. Отдельно – польский вопрос.

Другой комплекс задач: работа с нейтральными странами или со странами, которые только в силу обстоятельств называли себя «нейтральными», а на практике склонялись к прогерманской позиции.

В этом контексте особое значение приобретала Турция, руководство которой вплоть до конца 1944 года открыто симпатизировало Германии, но по-восточному хитроумно пыталось усидеть сразу на нескольких стульях.

Для Советского Союза наличие на южном фланге нестабильного и порой агрессивного соседа представляло явную угрозу, не говоря уже о проблеме проливов и постоянных пограничных спорах.

Взаимоотношения союзников с Турцией вносились отдельной строкой в повестку переговоров в Тегеране и в ходе встречи министр иностранных дел трех стран-союзниц в Москве в октябре 1943 года.

По сути, таких отдельных, «персонифицированных» строк в повестке дня переговоров были всего три: Турция, Италия и Финляндия. По вопросам послевоенных отношений с Италией и Финляндией требовались отдельные декларации (см. фото), а вот турецкий вопрос постоянно тревожил всех.

Сперва инициативу проявил Уинстон Черчилль. Почти детективная история с неудачной попыткой англичан и лично Черчилля перетянуть на сторону союзников Турцию развивалась так. Забегая вперед, скажем, что Сталин на Тегеранской конференции в категорической форме на самой первой, «установочной» беседе с Черчиллем и Рузвельтом однозначно и резко заявил, что добиться вступления Турции в войну не удастся никогда. Англосаксонская дипломатия этого не понимала.

30 января 1943 года Черчилль из Каира отправился в самый южный крупный турецкий город, Адану, чтобы встретиться там с президентом Турции Исметом Иненю. Черчилль выражал и интересы США, поскольку позиции англосаксов были предварительно согласованы на встрече в Касабланке.

Исмет Иненю все время встречи с британским премьер-министром демонстративно молчал, а беседу вели премьер-министр Турции Шюкрю Сараджоглу и министр иностранных дел Нуман Менеменджиоглу. Черчилля это смущало, но британцы просто не знали, что по положению тогдашней Конституции Турции президент Иненю не имеет права вести такие переговоры. Это восточная хитрость снимала с него ответственность за сложные внешнеполитические решения.

И эти двое – Сараджоглу и, особенно, Менеменджиоглу вчистую переиграли и Черчилля лично и всю британскую дипломатию. А вот советским дипломатам удалось извлечь из этого урок и точно прояснить позицию Турции по текущему моменту.

Оба этих высокопоставленных турецких чиновника были по национальности албанцами и оба учились в Швейцарии. Отец Нумана Менеменджиоглу, Рафик, некоторое время был министром финансов при последнем султане Османской империи. А прадедушка, Намик Кемаль-бей был одним из главных идеологов движения «младоосманов», и сам Ататюрк говорил, что работы Намика Кемаль-бея оказали на него сильное влияние. А прапрадедушка министра иностранных дел Турции военного периода и вовсе был главным астрологом султана, контролировавшим с помощью звёзд всю жизнь суеверного халифа всех правоверных. Этой староалбанской элите, столетиями влиявшей на двор султанов, палец в рот не клади. Ататюрк сам наполовину албанец, наполовину македонец и сознательно окружал себя такого рода людьми, а в его первом революционном правительстве не было ни одного османа по крови.

Черчилль намеревался подкупить турецкое руководство, гарантировав Турции послевоенное участие (или соучастие) в обустройстве жизни тех регионов, в которых она заинтересована (в первую очередь Балканы и Сирия), а прямо сейчас предлагая помочь туркам современным оружием.

При этом предполагалось, что турки получать привилегии на Балканах, особенно в Болгарии, до того, как там появится Советская армия.

В то время состояние турецкой армии оценивалось как средней паршивости. Только артиллерия как-то соответствовала современному уровню, а танков и самолетов сопоставимого уровня у них не было вовсе. При этом Черчилль пугал турок возможным нападением Германии, которой нужен был новый выход на Средний Восток. Стоит помнить, что в тот момент исход битвы за Сталинград и советский Кавказ еще не был решен окончательно, сохранялась угроза проникновения немцев в Закавказье и соединения там с турками.

Менеменджиоглу считался «строителем нейтралитета», он руководил турецкими делегациями на переговорах в Монтрё по проливам и по сирийской провинции Хатай. Но при этом он был очевидным германофилом, более десятка раз встречался с Риббентропом и был склонен использовать «нейтралитет» не совсем в соответствии с полным значением этого слова. Он просто выжидал, чья возьмет, с очевидной симпатией к Германии, полагая, что в будущем с немецкой помощью начнется восстановление Османской империи.

И вот этим людям Черчилль предлагал современные танки и самолеты, которых англичанам и самим не хватало. Он заранее привез в Адану военную миссию, которая должна была научить турок обращаться с современным вооружением. Впоследствии в декабре 1943 года турецкая делегация в том же составе (Иненю, Сараджоглу и Менеменджиоглу) прибыла в Каир на конференцию с участием Черчилля, Рузвельта и Чан Кай Ши. В мировой печати пошли слухи, что якобы Турция готова вступить в войну на стороне союзников, однако никаких согласованных решений на Каирской конференции не было выработано. Более того, вернувшись в Анкару из Каира, турки заключили соглашение с Германией о поставках ей стратегически важного хрома. А тем временем Великобритания и США продолжали снабжать турок современным оружием.

Престарелый президент Иненю в какой-то момент был готов отказаться от поставок Берлину хрома, но Менеменджиоглу манипулировал им примерно так же, как его предки управляли султанами, и турецкий хром продолжал идти в Германию аж до начала 1945 года. В феврале 1944-го терпение Черчилля лопнуло, британская военная миссия была отозвана из Турции и поставки оружия прекращены. Лондон, по сути, признал, что их попытки повлиять на Анкару путём лести, подкупа и обещаний оказались бессмысленны.

И все это время Менеменджиоглу захаживал к советскому послу в Анкаре Сергею Виноградову «поиграть в шахматы». Вот как описывает советский посол встречи с турецким министром иностранных дел 13 февраля 1943 года, то есть почти сразу же после того, как закончилась встреча с Черчиллем в Адане.

«Посетил Менеменджиоглу. Я указал, что мне передавали о том, что министр хочет меня информировать относительно встречи в Адане. Менеменджиоглу, подтвердив мои слова, заметил, что он готов был сделать это раньше и ждал меня на следующий день после совего возвращения в Анкару. Подчеркнув, что он рад информировать меня, министр, прежде всего, рассказал о том, что в то время, когда он находился в Измире, английский посол получил телеграмму от Черчилля, в которой последний выражал желание встретиться с президентом Республики, премьер-министром и министром иностранных дел. Сараджоглу послал телеграмму Менеменджиоглу, запрашивая его мнения по этому поводу. Он ответил, что такая встреча и обмен мнений с Черчиллем ничего, кроме пользу, принестии не может. Таким образом встреча состоялась. Исмет Иненю присутствовал прии всех переговорах, но в соответствии с турецкой конституцией обсуждение всех вопросов велось с премьер-министром и министром иностранных дел. <...>

Однако англичане нам сказали на конференции, что если Турция до сих пор смогла избежать войны своей политикой нейтралитета, то это еще не означает, что опасность миновала. Наоборот, по мнению англичан, нельзя исключать, что Турция может подвергнуться нападению со стороны Германии, так как последняя, имея планы проникновения на Средний Восток и которые она была намерена проводить по двум направлениям, – первое движение вырисовывалось как направление через Кавказ, а другое – через Египет. Этот германский план был опрокинут. Теперь нужно опасаться, что Германия выберет средний путь, через Турцию».

Тут надо подчеркнуть, что вряд ли у вермахта были возможности в январе 1943 года найти свободные 40-50 дивизий, чтобы организовать с нуля ещё один театр военных действий на Среднем Востоке. Менеменджиоглу прекрасно это знал, но тем не менее он дал Черчиллю закончить свою мысль.

Исходя из этого, англичане напомнили нам, что Турция в течение последних трёх лет просила вооружение для своей армии. «Мы знаем, сказали они, что турецкая пехота обладает хорошими качествами. Турецкая артиллерия находится в удовлетворительном состоянии. Но у вас не хватает современных средств ведения войны – танков, самолётов и т.д. Раньше мы не могли дать то, что вы просили, теперь мы имеем эту возможность. Давайте поэтому обсудим здесь, при этой встрече, в какой мере вы можете освоить всё то, что мы можем вам дать и какие пути можно использовать для поставки этого вооружения». Мы согласились с этими общими замечаниями и выразили готовность приступить к обсуждению. Но наш президент, прежде всего, захотел поставить вопрос: «Почему вы хотите дать нам вооружение?». Дело в том, пояснил Меменджиоглу, что мы не любим находиться в неведении относительно смысла того, о чём с нами разговаривают. Мы хотим знать, чего от нас хотят».

Вот тут-то Черчиллю бы и напрячься. Два потомка албанских феодалов при молчаливом одобрении сына курдского чиновника не то чтобы торговались, а прямо спрашивали: чего вы хотите от нас?

«Англичане с готовностью пояснили президенту, что, во-первых, они считают лучшим для общего дела, если Турция будет сильной. Слабость Турции, по их мнению, может нанести ущерб делу союзников, если принять во внимание возможность всяких неожиданностей. Эта одна из причин, выставленная англичанами, показалась нам убедительной, разумной и уважительной. Во-вторых, сказали англичане, мы хотим усилить Турцию, дать ей большую свободу решения по мере возможности, как будет укрепляться обороноспособность Турции и будет увеличиваться чувство безопасности для неё, она будет более свободной в принятии тех или иных решений в соответствии со своими интересами».

Это была лесть, которая в принципе соответствовала турецкому этикету и способу ведения переговоров. Затем настал черед конкретики.

«Здесь англичане обрисовали перед нами три этапа постепенного отхода Турции от её политики нейтралитета.<...>

По их мнению, первым этапом может явиться содействие проходу средств союзников через Проливы и воспрепятствие проходу Проливов для средств держав оси. На это я возразил Черчиллю, указав, что вопрос о конференции в Монтрё и её нарушение всегда был для нас щекотливым и тернистым. С точки зрения будущего, вряд-ли будет целесообразно, если мы будем сами себя ставить в неловкое положение в вопросе о Проливах. Черчилль пренебрежительно отнёсся к этому моему замечанию, он, как известно, человек экспансивный и увлекающийся. Он сказал просто, что время придёт и вы не будете столь щепетильны, так как то, что когда-то составляло «казус белли» для Германии, не будет больше казаться ей таким в то время, когда вы сможете сказать ей открыто «плевать я на вас хочу».

С одной стороны, Менеменджиоглу действительно соблюдал позиции договора Монтрё о проливах, причем указывал на опасность прецедента на будущее. А Черчилль действительно повел себя слишком эмоционально и недальновидно. Но надо помнить, что тот же Менеменджиоглу, который этот самый договор о проливах в Монтрё и подписывал от имени Турции, сам обеспечивал проход проливов германскими и союзными (румынскими и болгарскими) кораблями. Турки изначально вели себя двулично, а эмоциональность поведения Черчилля лишь давала им еще большую свободу манипуляций.

«<...> Наконец, третий этап, когда Турция будет иметь уже достаточно сил, чтобы, следуя своим внешним интересам, вступить в войну непосредственно.

В этом месте Менеменджиоглу заметил, что во время конференции ничего не требовали от Турции и Турция не взяла на себя никаких обязательств. За Турцией остаётся, как и прежде, полная свобода решений, которые она считает нужным принять в соответствии со своими интересами».

Это вообще была отличительная позиция Турции: они не подписывали никаких бумаг политического характера. Можно себе представить, настолько трудно было послу Виноградову вести общение с таким по-восточному изощренным дипломатом, как Нуман Менеменджиоглу. Например, далее Менеменджиоглу открыто зондировал позицию Черчилля по дальнейшему устройству Балкан, когда «Германия развалится». При этом турецкий министр угрожал голодом на Балканах и появлением каких-то «турецких отрядов» в болгарской Румелии, которые, возможно, будут мстить болгарам за прошлые обиды. Но при сохранении болгарского независимого государства, каким бы оно ни было.

Черчилль в ответ развил свою старую теорию о том, что государства на Балканах и в Центральной Европе должны быть объединены в некие конфедерации, чтобы избежать бесконечных межнациональных и пограничных споров. Теория эта уже тогда выглядела слишком утопично, чтобы иметь шансы воплотиться в реальность. Но британский премьер регулярно пытался донести ее до Рузвельта и Сталина.

Посол Виноградов далее пишет:

«Я задал вопрос, как реагировали на встречу в Адане немцы. Менеменджиоглу ответил, что, «говоря откровенно, год тому назад немцы сочли бы себя в высшей степени задетыми за живое этой конференцией и могли бы сделать много неприятностей. Теперь же они не находятся в таком положении, как год тому назад. Они были вынуждены принять эту конференцию в Адане. Их точка зрения, которую они мне высказали, сводится к одной фразе: «Если то вооружение, которое вы будете получать от англичан, послужит укреплению вашей обороноспособности, укреплению вашей страны, мы ничего против не имеем».<...>

Но в конце концов, продолжал министр, нужно заметить, что немцам нечего особенно волноваться по поводу этой конференции, они знают о нашем союзе с англичанами и не могут рассматривать наши переговоры с англичанами как из ряда вон выходящее явление, тем более что мы не изменяем нашей политике в результате этой конференции».

Это была одна из ключевых фраз, сказанных Менемеджиоглу Виноградову. Политика Турции от переговоров с Черчиллем и начала поставок Анкаре английского оружия никак не меняется. Речь идет не только о политике «нейтралитета», но и о практике сотрудничества с Берлином. «Немцам нечего волноваться». Далее:

«На мой вопрос относительно мнения министра о возможности немецкого нападения на Турцию, Менеменджиоглу ответил: «Если бы решение вопроса о том, нападет ли Германия на Турцию или нет, принадлежало немецкому генеральному штабу, то можно быть уверенным, что Германия не нападёт на Турцию, но поскольку этот вопрос будет решать человек, который не считает себя связанным логикой и действует по божественному наитию, то нельзя исключать такой возможности. Гитлер никого не слушает, а сейчас, например, нам стало точно известным, что Риббентроп уже около месяца не может добиться свидания с Гитлером, Гитлер заперся в своём кабинете и никого не принимает, единственный человек, который может заходить к нему в кабинет – начальник гестапо Гиммлер».

Насчёт Риббентропа – это была правда. Был такой период, когда Гитлер по каким-то иррациональным причинам не принимал своего министра иностранных дел. А от турецкого министра иностранных дел не обязательно требовать знаний деталей внутригерманской жизни. Мы-то знаем, что Гиммлер не возглавлял гестапо, а Менеменджиоглу простительно.

«Нападение Германии на Турцию нельзя исключать потому, что надо признать, что Германия не потеряла полностью свою силу. Германия может стабилизировать свое положение на Восточном фронте, допустим такую возможность, остановившись на каком-нибудь рубеже, и свое положение в Тунисе. Это даст ей возможность, пусть даже временную, собрать известные силы и нанести лобовой удар по Турции. Очутившись на выгодном анатолийском плато, она направит свои дальнейшие операции, если они будут возможными для неё, или против Кавказа, Ирана, Ирака, или же против Сирии, Палестины, Египта.

Вот поэтому, заключил Менеменджиоглу, мы не должны провоцировать Германию, пока мы не будем достаточно сильны. Конечно, если она нападёт на нас, мы будем сражаться, и мы бы сражались даже без английского вооружения, но сейчас мы ещё посмотрим, будет ли Германии так легко нас уничтожить, но во всяком случае мы не хотим исчезнуть с географической карты. Не говоря о том, что это не совсем устраивает нас, надо заметить, что исчезновение Турции было бы тяжёлым ударом и для союзников. И наоборот, её укрепление является фактором большой пользы для союзников».

В принципе в таком полуугрожащем-полупросящем тоне Анкара и маневрировала практически всю войну. Посол Виноградов сохранял с Менеменджиоглу дружеские отношения, несмотря на порой очевидную прогерманскую позицию турецкого министра. Играл в шахматы.

Информация, которая поступала от Виноградова в Москву, дала возможность Москве и лично Сталину определить принципиальную линию поведения по отношению к Турции. Длительное время приходилось держать в Закавказье целую армию, которая в период с 1941 по 1945 называлась Закавказским фронтом (с декабря 1941 года – Кавказский фронт). Помимо оккупации северной части Ирана, эта группировка должна был прикрывать и турецкую границу, поскольку всерьёз рассматривался вопрос о возможности быстрого вступления в Турции в войну на стороне Германии.

Устранить эту угрозу предполагалось в том числе и путём превентивного удара. В разгар боёв за Сталинград большие материальные ресурсы тратились на постройку бетонных дорог и мостов в Аджарии, которые могли бы выдержать танковые колонны (эти дороги и мосты существуют до сих пор).

Угроза со стороны Турции расценивалась как очень опасная, не говоря уже о том, что поведение Анкары в вопросе прохода немецких и румынских кораблей через проливы выглядела как недружественное поведение в отношении СССР.

Проблема проливов обсуждалась Сталиным и на Тегеранской конференции как раз в контексте недружественного поведения Турции.

Другое дело, что Советский Союз не мог тратить ресурсы на создание нового театра военных действий (как и Германия), что и позволяло Анкаре манипулировать ситуацией в собственных интересах. Но определить отношение к Турции и принять окончательное решение можно было только опираясь на достоверные сведения, которые поступали из Анкары как по линии разведки, так и (в первую очередь) по линии МИДа.

Информация от посла Виноградова оказалась в этом вопросе решающей. Его оценка слов Менеменджиоглу показывала, что Турция к наступательным действиям будет готова только в том случае, если Германии удастся одержать победу на кавказском направлении (это можно с некоторой натяжкой сравнить с информацией Зорге о планах Японии). При ином раскладе турки будут продолжать балансировать на нескольких стульях, и в дальнейшем не будет необходимости держать в Закавказье крупную военную группировку. Она в итоге была снята и переброшена на Крым, хотя часть Закавказказской армии продолжала прикрывать границу в Аджарии, но уже после весны 1943 года, скорее, угрожая Турции, а не обороняясь от нее. И Турцию таким образом можно было исключить из числа «стран-победительниц», хотя Анкара в феврале 1945 года и формально объявила войну Германии. Это решение было продиктовано англосаксонской дипломатией, которая хотела бы уже по результатам войны сохранить Турцию в своей сфере влияния.

Таким образом, советская дипломатия не только обезопасила южный фланг СССР от потенциальной угрозы со стороны нестабильного соседа (хотя Менеменджиоглу и пытался убедить Виноградова в «дружбе навеки»), но в дальнейшем обеспечила Москве хорошие стартовые позиции на переговорах о послевоенном устройстве мира. Включая возможные компенсации со стороны Италии, например, а также вполне реальный проект по передаче СССР Ливии. Но это уже совсем другая история.

Совет молодых дипломатов МИД России в рамках проекта «Дипломатия Победы» и подготовки Форума молодых дипломатов «Дипломатия Победы», инициированных по случаю 75-летия Победы в Великой Отечественной войне, предлагает вниманию читателей газеты ВЗГЛЯД уникальные документы Архива внешней политики (АВП) Российской Федерации, посвященные активной деятельности советской дипломатии в предвоенный период и в годы Великой Отечественной войны. Убеждены, что обращение к первоисточникам, подлинным свидетельствам той эпохи, нивелирует попытки фальсификаций и манипуляций историческими фактами, внесет вклад в утверждение исторической правды, поможет воссоздать объективную картину прошлого.

Архив внешней политики РФ является структурным подразделением Историко-документального департамента (ИДД) МИД России. Огромный массив документов (более одного миллиона единиц хранения) охватывает период с 1917 года и продолжает пополняться материалами, отражающими эволюцию отечественной внешней политики с 1991 года. Архив выполняет функцию официального хранилища многосторонних и двусторонних договорно-правовых актов, заключенных от имени Советского Союза и Российской Федерации.