В своем обращении к Федеральному собранию Владимир Путин, быть может, впервые употребил выражение «коллективный Запад». Само по себе, оно, конечно, не ново — фигурировало и в аналитических докладах российских мозговых центров, и в речах пресс-секретаря министра иностранных дел России. Но то, что именно глава государства сказал о «коллективном Западе» впервые, означает, что оно заслуживает серьезного анализа. Тем более что в ближайшее время мы увидим, какой конкретно Запад следует считать «коллективным».

Потому что, хоть Четвертому Риму, как известно, не бывать, но свидетелями символического рождения «четвертого Запада» мы можем оказаться уже летом этого года. Это произойдет 11–13 июня в графстве Корнуолл, на саммите «большой семерки». Причем даже выбор самого места проведения саммита как будто бы не случаен.

Премьер-министр Великобритании Борис Джонсон, председательствующей в этом году в G7, наверняка принимал во внимание тот факт, что именно в Корнуолле, в замке на мысе Тинтагель, по преданию, родился легендарный король Артур. На том же полуострове Корнуолл состоялась и его последняя битва.

Значимость этих, пусть и легендарных, мест для грядущего мероприятия обусловлена еще и тем, что именно хозяин замка Камелот и таинственный царь бриттов в современной мифологии считается патриархом Запада. С него как бы и начинается западная цивилизация — с ее легендами о святом Граале, Круглом столе и туманном острове Авалон.

Впрочем, в V–VI веках, когда вроде бы и правил король Артур, конечно, ни о каком Западе речи не шло. Западная Римская империя тогда уже перестала существовать под ударами варваров, на ее территории располагалось множество германских королевств. Христианской церкви еще пять веков предстояло оставаться неразделенной, и противоречия между римским и константинопольским епископатами еще не перешли роковую грань.

Собственно, схизма 1054 года и может считаться моментом появления первого, нелегендарного Запада с его сакральным центром в Риме. Если оставить в стороне важные богословские мотивы схизмы, то следует признать: у нее была вполне очевидная политическая подоплека — на Западе к тому времени снова появилась Империя, которая, разумеется, не могла не считать себя единственной.

Та Империя, что пребывала на Востоке, почиталась католическим миром как минимум несовершенной, то есть не Римской и не Священной. Так и появился первый Запад, который, тем не менее, довольно быстро утратил единство. Прежде всего из-за того, что духовные вожди этой цивилизации не могли найти общего языка с вождями светскими.

К этому добавилось и еще одно противоречие: королевство франков, расположенное по другую сторону Рейна, никак не хотело считать себя вассалом германских императоров. Властители Франции называли себя именно «королями», то есть наследниками Карла Великого, и потому отчасти «императорами», хотя потомкам бывшего мэра Парижа Гуго Капета делать это было сложнее, чем подлинным Каролингам.

В итоге ситуация запуталась, и рождения нового Запада пришлось ждать еще много веков, пока идеология Просвещения не объединила старых противников — Францию и Англию — в новый цивилизационный союз, который приобрел устойчивые формы только в XIX веке. Германия, вначале расколотая, а затем объединенная, тогда Западом еще не считалась. Точнее, за ее душу шла напряженная борьба, известная любителям литературы по роману Томаса Манна «Волшебная гора».

Наконец, именно этот «второй» Запад, вступив в парадоксальный союз с Россией, одолел Германию в двух мировых войнах, чтобы по их завершении дать начало Западу «третьему» — тому, который описывается терминами «НАТО», «общий рынок», «трехсторонняя комиссия» и, наконец, та самая «большая семерка».

В принципе, «третий Запад» был логическим и в то же время историческим продолжением предыдущего. Но если «Запад Сердечного согласия», с одной стороны, сражался с центральными державами, добиваясь своей гегемонии на континенте, а с другой — ограничивался Европой, то Запад Североатлантического блока смог включить в себя и Соединенные Штаты Америки, и западную часть Германии, и наиболее передовую страну Востока — Японию. А противником этого Запада был Советский Союз.

Однако после победы над СССР в холодной войне «коллективный Запад» принял решение не принимать в свои ряды бывшего противника. Вместо этого Запад начал активную экспансию своих структур к западным границам России, открыв двери и НАТО, и Европейского союза практически для всего пояса лимитрофных государств, вышедших из сферы влияния советской империи. Когда дело дошло до Грузии и Украины, Россия фактически перешла в контратаку, которая привела к признанию ею Абхазии и Южной Осетии, воссоединению с Крымом и самоопределению части Донбасса.

Но одновременно с этим внешним афронтом казавшегося безнадежно слабым оппонента «третий Запад» стал испытывать процесс внутренней дезинтеграции: в разных частях этой цивилизации стали одерживать верх силы, недовольные утратой их странами реального суверенитета и зависимостью от центра силы в лице Брюсселя, Вашингтона или же Давоса.

На миг стало казаться, что «коллективный Запад» приказал долго жить, учитывая, что в самом Вашингтоне в 2016 году на популистской волне к власти пришел человек, провозгласивший лозунг «Америка прежде всего». Разумеется, это было немедленно интерпретировано как «Америка прежде Запада», то есть прежде НАТО, всех форм трансатлантического единства, «большой семерки» и Парижского соглашения по климату.

Опасность для Запада состояла еще и в том, что аналогичные суверенистские силы давали о себе знать практически в каждой крупной европейской стране, и некоторые советники Дональда Трампа даже попытались связать все эти национально ориентированные силы в какое-то одно общее интернациональное движение. Однако нынешний президент Соединенных Штатов Джозеф Байден пришел в Белый дом с ясно выраженным желанием вновь «сплотить Запад», то есть, подавив суверенистский бунт в своей стране, скрепить трансатлантическое единство, противопоставив его внешним соперникам — России и Китаю.

Задача эта была тем более исполнима, что значительная часть американских суверенистов и боролась в основном против слишком тесных экономических связей их страны с Китаем, ради которых Америке пришлось принести в жертву огромный сегмент своей индустрии. Байден, вопреки тому что про него говорили оппоненты, и не собирался мириться с Китаем. Он лишь хотел мобилизовать на борьбу с ним не одну Америку, но всех ее союзников по «третьему Западу».

Тем не менее оказалось, что сделать это не так просто. Франция и Германия, равно как и другие континентальные державы, не собирались отказываться от экономических связей с Пекином. Более того, они хотели их укрепить и развить. Примерно за двадцать дней до инаугурации Байдена Европейский союз подписал всеобъемлющее торговое и инвестиционное соглашение с Пекином, открывающее двери китайским вложениям в экономику континента, достигающим 120 млрд евро. Соглашение вступит в силу только в 2022 году, его еще придется ратифицировать Европарламенту, преодолевая сопротивление фракции «зеленых». Однако единству «коллективного Запада» с самого начала президентства Байдена был нанесен чувствительный удар.

Более того, кажется, Запад и не собирается отступать: он, как ящерица, готов сбросить старую кожу, чтобы предстать в новом виде. Собственно, на это новое перерождение Запада и нацелен корнуолльский саммит, куда в качестве гостей уже приглашены главы Индии, Южной Кореи и Австралии. Все они приняли приглашение Джонсона и собираются принять участие в отдельных мероприятиях «большой семерки».

Уже известно, что эти страны должны будут выработать некую общую линию поведения в отношении Москвы и Пекина. Иными словами, будет проведена идеологическая линия разделения между крупнейшими демократиями мира и теми странами, которым «коллективный Запад» отказывает в этом наименовании. Сделать это надлежит, однако, так тонко, чтобы ни в коем случае не создать альтернативный полюс экономической и военной силы в лице союза Москвы и Пекина.

Но, похоже, от желания тех или иных политических акторов уже мало что зависит. Мир усилиями Вашингтона как будто скатывается к новой двухполярности, что, конечно, для России представляется отнюдь не самым желательным вариантом развития событий.

Чего на самом деле хотела бы Россия?

Разумеется, она мечтала бы, чтобы «коллективный Запад» после распада СССР вел себя поумнее и либо немедленно объявил Россию западной страной, тем самым создав иной вариант «четвертого Запада» — с демократической Россией, но без авторитарного Китая, либо оставил нашу страну своего рода «островом», отделенным от Евроатлантики большим внеблоковым пространством. Но коль этого не произошло, Россия хотела бы видеть мир реально многополярным — со множеством конкурирующих экономических блоков. Быть сателлитом Китая в холодной войне с Западом и тем более сателлитом Запада в холодной войне с Китаем — это, конечно, самая отвратительная перспектива из всех возможных.

Проблема, однако, в том, что рамка «демократии», из которой пытается исходить если не Байден, то бегущий впереди паровоза истории Борис Джонсон, не совсем адекватна для тех задач, которые ставит перед собой Америка. Джонсон заявляет, что хочет превратить «большую семерку» в «большую десятку», включив в это объединение приглашенные в качестве гостей страны, крупнейшие не западные демократии планеты.

Но мы не видим в числе приглашенных стран, скажем, Израиль — в военном и экономическом отношении явно значимую страну Ближнего Востока. Мы не видим там и Украины, которую Запад считает демократией, предположительно крупнейшей на постсоветском пространстве. За кадром остается и Латинская Америка. Если «большая семерка» превратится в «большую десятку», более напряженными станут отношения «коллективного Запада» с Турцией, которая сегодня разделяет с Россией обиду за «цивилизационный остракизм».

Все это означает, что «четвертому Западу» помимо его декларативной идеологической открытости («все демократии в гости будут к нам», перефразируя известную строчку Пушкина) нужно уже сейчас намечать какие-то вехи новой — собственно, цивилизационной — закрытости. В ином случае «четвертый Запад» может раствориться в море демократий, причем далеко не всегда либеральных.

Вот именно эту цивилизационную задачу маркировки «избранных» и призваны решать, на мой взгляд, все последние социальные инновации «коллективного Запада», начиная с легализации однополых браков и заканчивая навязчивым педалированием проблемы трансгендеров и перспективами юридической реабилитации так называемой полиамории, то есть сожительства со многими партнерами.

Очевидно, что все эти инновации не смогут принять не только Россия и мусульманские страны, не только внешние для Европы консервативные демократии Азии, включая Индию и Израиль, но также претендующие на социокультурный суверенитет государства консервативной периферии Запада, такие как Польша и Венгрия. Но в некоторой степени Запад все равно решает этими инновациями важнейшую для себя задачу полностью отделиться от задержавшихся в патриархальном мире стран, включая те, которые по всем меркам должен причислять себя к демократиям.

В этом смысле невозможно присоединиться к западной цивилизации, просто приняв все те ее инновации, что реализованы сегодня. Чтобы стать в полной мере западной страной, следует принять и будущее Запада, в том числе те его социальные нововведения, которые, вытекая из логики секуляризации общества, будут реализованы в ходе дальнейшей его истории.

Это по-своему есть в точном смысле отражение логики католической церкви после Первого Ватиканского собора 1870 года с утвержденной на нем идеей догматической непогрешимости папы римского. Католик не может не только не разделять догматику Церкви, но и сомневаться в авторитете папы, имеющего право вводить новые догматы, точно так же любой полноценный «член Запада» не может сомневаться в верности его цивилизационного пути, определенного именно логикой освобождения от традиционных религиозных табу.

Поэтому, при всем горячем желании, Россия не сможет стать западной страной, как не станет ею, скорее всего, и Индия, что, разумеется, не означает невозможности прагматического альянса с Западом обеих этих стран в целях «сдерживания» Китая. Вероятно также, что смена главы кабинета в Германии в сентябре 2021 года и прогнозируемый приход «зеленых» будет использован американцами для того, чтобы поменять прежний «глобалистский» вектор политики Берлина на новый «атлантистский» со всеми нужными Вашингтону геополитическими и геокультурными акцентами. Наверняка подобная мягкая «смена режима» обдумывается в Вашингтоне и поводу Будапешта, и по поводу Варшавы.

России же путь в «четвертый Запад» заказан. Она может, конечно, превратиться в своего рода евразийскую Мексику, чистую консервативную периферию, без малейших шансов стать «альтернативным центром». Она может попытаться взломать «коллективный Запад», сыграв на сохраняющемся недовольстве консервативных его сегментов непрекращающимся прогрессом либеральных инноваций. Но, боюсь, этот последний путь уже закрыт после бесславного фиаско трампизма.

Оптимальный вариант — собственное цивилизационное строительство, без желания обратить вспять «постхристианскую» эволюцию Запада, но при ясном и взвешенном понимании, что эта эволюция не будет принята ни одним сообществом, укорененным в своей национальной традиции. И здесь у России остается большое поле для идеологического маневра, если бы она смогла найти для себя и для остального консервативно ориентированного человечества внятные философские основания верности «заветам отцов».

При этом важно подчеркнуть, что продолжением секуляризации семейных отношений «коллективный Запад», конечно, ограничивает сам себя. Никакого полноценного «альянса демократий» не получится: либеральные и консервативные демократии разделятся так же, как разделились социалистические страны на советский и китайский блоки. И в этом плюралистическом мире консервативных демократий Россия может найти место и для себя — в том случае, если она не пожелает однозначно примкнуть ни к одному из основных лагерей холодной войны. На этой идеологической основе, может быть, возникнет что-то вроде нового движения неприсоединения.

Но нужно отвергнуть два внутренних соблазна, которые исходят в России от враждебных друг другу сил. Первые хотят любой ценой дружить с Западом, стать его частью, «войти в Европу, где наши культурные корни», а в этих целях принять все, что Запад нам порекомендует. Вторые хотят во что бы то ни стало Запад разрушить, чтобы вернуть его прежний, дорогой нам консервативный облик. Понятно, что невозможно ни то ни другое. Ни дружить, ни менять в нашу пользу.

Да, Россия не станет Западом, но и Запад не станет Россией. За любую опровергающую эти упрямые истины иллюзию и им и нам придется заплатить очень дорого. Дороже, чем они уже заплатили за надежды Болотной площади, а мы — за мечты, связанные с Трампом. И вот когда мы вместе окончательно расстанемся с этими надеждами и мечтами, тогда нашему «третьему Риму» удастся найти на какой-то нейтральной почве, на языке глобальных угроз и глобальных инициатив по их преодолению, взаимопонимание с «четвертым Западом», держа при этом в уме строчку столь любимого российским президентом английского поэта:

О, Запад есть Запад, Восток есть Восток, и с мест они не сойдут,
Пока не предстанет Небо с Землей на Страшный Господень суд.