Россия разворачивается на Восток. Уже сегодня страна продает нефти в Азию больше, чем в Европу. Многие компании ищут замену поставок из Европы в Индии и в Китае. Власти все чаще говорят об использовании национальных валют в товарообмене. Однако выстраивание экономических связей и тем более финансовой инфраструктуры требует и времени, и усилий.

Журнал «Эксперт» поговорил со старшим банкиром Госкорпорации развития ВЭБ.РФ Сергеем Сторчаком о переходе в расчетах на национальные валюты, инвестициях и сложностях выстраивания отношений с Китаем и Индией.

– Может ли Восток компенсировать потери от разрыва отношений с Западом?

– Думаю, лет через десять мы сможем о Востоке говорить, как о регионе с высоким уровнем платёжеспособного спроса. Долгое время мы развивали торгово-экономические отношения с западными государствами, опираясь, в числе других факторов, на это обстоятельство. Если бы там не было устойчивого платежеспособного спроса, наш бизнес давно бы приступил к поиску альтернативных вариантов. Рынки развитых экономик тем и привлекательны, что там, как правило, формируется устойчивый платёжеспособный спрос, подкрепляемый расчетами в резервных валютах. Это всех устраивало. Но теперь ситуация иная. Многие экономики Востока растут высокими темпами. Они развиваются не только с точки зрения наращивания объемов валового ВВП, но и в плане диверсификации собственных технологических возможностей, например. Это касается, прежде всего, Китая, но также можно говорить уже и об Индии, Вьетнаме, других странах. В этих экономиках увеличивается «прослойка» из компаний и населения, способных на постоянной основе приобретать российские товары. В ближайшие годы нам в России предстоит организовать выпуск продукции, которая была бы конкурентоспособной на азиатских рынках. Желательно, чтобы это была продукция с высокой долей добавленной стоимости. По многим позициям мы уже экспортируем высокотехнологичную продукцию в восточные страны ближнего зарубежья и ВЭБ.РФ финансово поддерживает этот экспорт- вагоны для метро и железнодорожного транспорта, энергетическое оборудование, специальная автомобильная- и сельхозтехника. Предстоит расширить этот опыт на другие азиатские страны.

– Возможно ли это?

– Возможно, поскольку российская экономика опирается на такой мощный потенциал, как энергоресурсы, разнообразное сырье, собственные квалифицированные кадры. Если удастся выйти на мировой уровень в области станкостроения и машиностроения, то эти два направления промышленного производства «потянут за собой» и другие сектора экономики. Конечной продукцией станут наши собственные конкурентоспособные автомобили, самолеты, корабли и т.п.

Надеюсь, уже в ближайшие годы российские вузы сумеют подготовить специалистов, которые будут владеть локальными, восточными, языками – вьетнамским, индийским, китайским. Но важно, чтобы они могли общаться с азиатским бизнесом на его специфическом языке, понимая, в частности, юридическую составляющую ведения предпринимательства в этих экономиках. В настоящее время огромная проблема найти специалиста с вьетнамским языком, например, для работы с банковским сектором Вьетнама, где у одного из наших крупных финансовых институтов есть собственный бизнес.

– Западные компании в Россию приходили не только со спросом, но и часто со своим капиталом и еще технологиями. И мне кажется, сейчас эти факторы достаточно больно бьют по российской экономике?

– Запад свернул бизнес, но ведь недвижимость, станки и технологии остались. Другое дело, насколько российские предприниматели смогут все это «хозяйство» адаптировать под новые условия производства и развивать дальше. Надеюсь, что тот же «Ростех» сумеет найти способы поддержки предприятий, учитывая, что многие технологии, в том же автомобилестроении, применялись не один год. В сфере сжиженного газа решения ищут НОВАТЭК с его мощностями, СИБУР с его современной нефтегазохимией, «Норильский никель» с его уникальными производствами. Мне кажется, что эти компании уже сумели многое перенять у западных коллег. К тому же, за последние годы культура ведения бизнеса россиянами шагнула далеко вперед, о чем свидетельствует достаточно широкое использование ими ESG стратегий и ESG практик.

– Сможет ли нам Восток в широком понимании - Китай, Индия, может быть, Турция – заместить, хотя бы частично, доступ к «тому» капиталу и «тем» технологиям?

– Думаю, по некоторым видам технологий, сможет. Если судить по потребительским товарам, таким как смартфоны или телевизоры, то в этой продукции, между прочим, с высокой долей добавленной стоимости уже используются не только американские лицензии, но и китайские разработки.

– Насколько Восток открыт для нас?

– Культура ведения бизнеса разная, соответственно, и юридическое сопровождение, на основе которого заключаются контракты, не может не отличаться. Поэтому и самому российскому бизнесу, и российским вузам предстоит запустить обучающие программы, прежде всего, по вопросам права, на основе которых регулируются контрактные отношения. Без этого никуда. У ВЭБ.РФ большой опыт во взаимодействии с азиатскими странами: у нас есть собственные представительства в Китае, Индии, ОАЭ. Это кропотливая работа, личные контакты очень важны.

Мы и в прошлом ориентировались как на Запад, так и на Восток. Например, в рамках работы над российской «зеленой» таксономией ВЭБ.РФ, как российский методологический центр по устойчивому развитию, внимательно изучал и китайский, и европейский опыт, чтобы сделать ее максимально сопоставимой.

– Сильно отличается?

– По опыту ведения переговоров могу сказать, что в деловой этике и в принятии решений отличия большие. Как правило, на Востоке невозможно было работать по принципу «step by step». У вас длинный список открытых вопросов, и вы поочередно их закрываете, решаете. В Европе можно было так работать, а на Востоке, как правило, все решается на самом финише переговоров одновременно. Европейцы более прагматично всегда подходили к тому, чтобы достичь цели здесь и сейчас. На Востоке переговорщики с видимым удовольствием держат паузу. Вроде бы, договорились, двинулись, а когда спустились с верхнего уровня договоренностей до конкретных чисел, то оказывается, что не все так просто. Например, наши коммерсанты говорят: «По вашему праву мы заключить контракт не можем, мы его не знаем. Давайте по российскому или европейскому». Ответ: «Нет, у нас так не принято». Иногда достижение компромисса растягивается на месяцы, а то и годы.

– Многогранный вопрос про дедолларизацию и переход на национальные валюты. Как перейти на расчеты в рупиях, реалах и т.д.?

– Честно говоря, мне не нравится само понятие дедолларизации. Напоминает дезинфекцию или что-то подобное. Доллар сам по себе не токсичен. Токсичны власти, которые его используют не в целях развития экономического сотрудничества, а все чаще в иных целях, например, для того, чтобы остаться у власти на очередной срок.

Что меня смущает при проработке вопроса о переходе на более активное использование национальных валют, так это то, что крупнейшие компании Российской Федерации не спешат высказываться по этому поводу. Вы много слышали от них комментариев или заявлений на этот счет? А ведь крайне важно, в первую очередь, понимать их позицию. ВЭБ.РФ вовлечен в продвижение этой инициативы через участие в многосторонних механизмах межбанковского сотрудничества ШОС и объединения БРИКС и крайне заинтересован в том, чтобы точно знать настроения бизнес-партнёров. Но при этом мне импонирует позиция, которую заняли российские власти: никого они «силком» в национальные валюты «не загоняют».

– А почему голосов предпринимателей не особо слышно?

– На мой взгляд, главная проблема в том, что не до конца понятно, каким образом эту выручку, которая будет в национальной валюте, потом использовать. Предприятия Белоруссии спокойно перешли к расчетам в российских рублях - более 70% импорта в страну уже оплачивается в отечественной валюте - потому что понимают, как заработать российский рубль и как его использовать. Все идет к тому, что параллельно с глобальной экономикой, а она никуда не исчезнет, будет расти число региональных объединений, аналогичных ЕАЭС. А дальше бизнесмены будут сами решать, насколько им выгодно переходить к работе в локальных валютах или продолжать опираться на резервные.

Со временем, если ограничения на расчеты в резервных валютах будут усиливаться, не исключаю, что, например, в рамках Шанхайской организации сотрудничества, либо в рамках объединения БРИКС будут нарастать предпосылки к созданию параллельной – не альтернативной существующей – финансовой системе, которая обслуживала бы интересы бизнеса этой группы государств. И именно системы! «Национальной» должна быть не только валюта платежа, но и валюта контрактов. Соответственно, под эти вещи должна быть создана финансовая инфраструктура, созданы условия для открытия корреспондентских счетов и установлены такие режимы их функционирования, которые делали бы трансграничные платежи безопасными и недорогими. Также важно иметь адекватную стоящим задачам систему, связанную с передачей данных о финансовых транзакциях.

Движение по названным трекам, судя по всему, начнется, потому что является абсурдной ситуация, когда доллар, по сути, давно превратившийся в «global public good», глобальное общественное достояние из-за его массового использования, вдруг перестал быть «public», в частности, для тех, кто проживает и занимается предпринимательством на одной восьмой территории нашей планеты. Это, безусловно, вызов не только для экономики России, но и для многих других экономик, поскольку все они давно стали частью «global value chains». Тем более, до сих пор остаются неуслышанными неоднократные призывы откорректировать структуру и правила функционирования международной валютно-финансовой системы. Прежде всего, европейцы не хотят что-либо делать, а американцы, «спрятавшись» за спинами малых европейских экономик, просто отмалчиваются.

– Может ли рубль стать валютой международных расчетов?

– Доллар стал и остается ведущей резервной валютой, потому что его можно «конвертировать» в любой товар. Если товарная номенклатура Российской Федерации расширится, и на рубль можно будет купить много видов продукции, тогда можно будет говорить о том, что рубль в состоянии стать резервной валютой, для начала, регионального значения, как это произошло в рамках Союзного государства с Республикой Беларусь. В данном контексте на меня произвели сильное впечатление данные Минпромторга о том, что в России производится всего 500 видов продукции, которая присутствует на нашем внутреннем рынке. А всего на нем покупается и продается порядка 10000 видов товаров. Значит, 9500 товаров - это импорт. Вот эту пропорцию нужно поменять, над чем, как мы знаем, и работает наше Правительство.

– Рядом с нашей страной есть экономика, производящая те самые недостающие 9500 видов товаров. Мировой валютой может стать китайский юань?

– Тенденция к интернационализации юаня мне нравится, эту тенденцию можно и, очевидно, нужно поддерживать. Другое дело, что до конца непонятно, до какой степени сами китайские власти хотят сделать юань резервной валютой. Вроде бы есть сигналы, что хотят, но двигаются в этом направлении весьма неспешно.

Главное, как я уже сказал, возможность «конвертировать» денежную единицу в любой товар, а не в другую валюту. Китай на этот уровень вышел: трудно назвать продукцию, которая не производилась бы в КНР. Причем, это не только ширпотреб. Это – продукция высокого уровня передела и достойного качества. Тем не менее, власти страны осторожно двигаются в направлении интернационализации юаня. Может что-то изменится по мере развёртывания работы над коллективной валютой объединения БРИКС, о чем 22 июня с.г. В.В. Путин сказал в ходе выступления на Деловом совете этого объединения. Говорят, что у этой валюты, точнее - валютной корзины, есть даже проект наименования. Это - «5R», имея в виду, что названия всех национальных валют «пятерки» начинаются на латинскую букву «R».

– Для России стоит менять доллары на юани?

– Мы видим мощную торговую экспансию Китая по всему миру, достаточно сильную экспансию в форме инвестиций в развивающиеся страны. Но прямых китайских инвестиций в экономику Российской Федерации пока мало. Неужели китайские предприниматели считают, что инвестиционный климат в России для них менее комфортный, чем, например, в Узбекистане или в Танзании, в экономики которых вложены значительные средства? Мне это непонятно.

– Но и наш бизнес не спешит привлекать средства в Китае. Ничего не слышно о юаневых облигациях?

– Коллеги из Минфина всегда выступали за то, чтобы китайские инвесторы пришли на российский финансовый рынок для того, чтобы купить на нем ОФЗ, номинированные в юанях и выпускаемые по российскому праву. Но их регулятор, я так понимаю, пока необходимых решений не принимает. Вслед за сувереном, как это обычно бывает, данным «маршрутом» могли бы пойти российские корпоративные заемщики.

Долговой рынок не возникает за один день. Это процесс. Например, после краха рынка ГКО на воссоздание рынка государственных облигаций ушло несколько лет. Начали очень осторожно с выпуска одного инструмента, затем двух, трех и т.д. Помню, когда была поставлена задача продать ОФЗ на сумму 400 миллиардов рублей, для нас это было чем-то невероятным. Не спеша, но последовательно Минфин достиг такой важной цели, как создать ориентиры для заемщиков из частного сектора. Со временем появилась т.н. кривая доходности, отражающая цены облигаций с различными сроками погашения. Эти инструменты стали торговаться, посылая рынку понятные сигналы о цене денег. Российские корпоративные эмитенты вошли в рынок, и уже в конце нулевых корпоративный долговой рынок был больше суверенного. То же самое получилось и на внешних долговых рынках.

– То есть, чтобы российским компаниям выйти на китайский рынок долга, нужно, чтобы сначала Российская Федерация продала юаниевые бонды? Рынок «раскатается» и откроется всем?

– Все-таки интереснее, чтобы китайские инвесторы купили ОФЗ, номинированные в юанях.