Многие аспекты встречи G20, в частности возможность проведения значимых встреч мировых лидеров "на полях" саммита, уже несколько недель являются центральными для мировых СМИ, определяя не только медийную составляющую глобальной политики, но и целый ряд глобально значимых международных вопросов.

От встреч в рамках G20 и от общей атмосферы мероприятия во многом зависело, например, продление соглашения по сдерживанию роста добычи нефти, определяющее на ближайшее время предельные рамки конкуренции на глобальном рынке углеводородов, а возможно, и механизмы последующей реконсолидации отрасли, включая саморегулирующие механизмы. Еще более очевидная зависимость существовала между информационным контекстом саммита в Осаке и ситуацией на финансовом и инвестиционном рынке. 

Это привело к тому, что встреча в Осаке была проникнута подчеркнутым, иногда даже чрезмерным, экономическим оптимизмом и политической жизнерадостностью, создавших положительный информационный фон вокруг встречи, но едва ли отражающих реальные содержательные ее итоги. Высокие, если не сказать — завышенные, ожидания от встречи G20 в Осаке выглядят естественными, если учесть три важнейших обстоятельства:

"Двадцатка" является сейчас единственной площадкой, где возможно обсуждение ключевых проблем в развитии глобальной политики и экономики без оглядки на необходимость следования "групповой лояльности", как, например, в евроатлантических или китаецентричных институтах. Это означает возможность острого, но содержательного обсуждения ключевых проблем.

Заседание "двадцатки" по времени пришлось на период неустойчивого равновесия в глобальной политике и экономике, когда ключевые глобальные экономические системы балансируют между кризисом и возможностью выйти на как минимум краткосрочное (1-2 года) устойчивое развитие. Срыв в глобальный экономической и политический кризис уже не выглядит столь же предопределенным, как год назад: во всяком случае, появилась надежда избежать худших сценариев развития.

Заседание "двадцатки" планировалось в регионе, где уже сейчас формируются среднесрочные тенденции экономического развития. Обсуждения не просто неизбежно затрагивали процессы в Восточной и Юго-Восточной Азии, но могли оказать прямое влияние на развитие таких процессов, определить темп их развития.

Ситуация обострялась высоким уровнем напряженности в двусторонних американо-китайских противоречиях, понимания динамики развития которых ждали все основные игроки в глобальной экономике. Дальнейшее развитие американо-китайских противоречий по сценарию последнего года означало бы критическое изменение экономической ситуации, например в Восточной и Юго-Восточной Азии, имеющее для этих регионов (в отличие от других), возможно, и военно-политическое выражение.

С учетом неустойчивости стратегических тенденций и высокого уровня влияния информационных технологий на политические и экономические процессы за счет неадекватного акцентирования того или иного события в рамках "двадцатки" или информационных манипуляций могли возникнуть деструктивные среднесрочные экономические процессы — как минимум краткосрочные инвестиционные завихрения. В целом же Восточная Азия по результатам G-20 в целом подтвердила свой статус центрального для глобального развития региона.

Подобные завихрения были неизбежны на долговых рынках ряда стран, не исключая России, а также по ряду чувствительных биржевых товаров, связанных с энергетикой и металлургией. Несмотря на спекулятивность процессов, в этот конкретный момент они могли спровоцировать серьезные последствия и для реального сектора мировой экономики, а не только для инвестиционных процессов. Негативный эффект на данной стадии развития глобальной геоэкономической ситуации мог возникнуть даже вне вопросов, связанных с американо-китайскими торговыми войнами. Но в контексте ситуации в Восточной и Юго-Восточной Азии деструктивный эффект на инвестиционном рынке мог быть наиболее значительным, а главное — быстроразвивающимся.   

Нельзя не отметить, что высокий уровень внимания к встрече в Осаке был продиктован интересом к тому, насколько изменится поведение Дональда Трампа после нескольких крайне болезненных и для него лично поражений (политика в отношении Ирана и Венесуэлы) и насколько США могут отойти от того политического стиля, господствовавшего в последние два года, вернувшись к минимальной диалогичности.

Естественно, особый интерес был к встрече Дональда Трампа и Владимира Путина, призванной продемонстрировать появление у Трампа нового уровня операционной свободы, связанной с окончанием расследования прокурора Роберта Мюллера и как минимум внешним ослаблением розыгрыша в американских СМИ темы российского вмешательства в выборы. 

В целом ситуацию, возникшую после встречи G20, можно охарактеризовать как накопление отложенных решений. Система глобальной торгово-инвестиционной взаимозависимости пока оказалась сильнее, нежели накопленные в ней противоречия и давление со стороны внешних — неэкономических как правило — обстоятельств. Но превалирование факторов взаимозависимости становится все более и более неустойчивым и, как показал опыт американо-китайского торгового противоборства, поддерживается только за счет силовых средств давления.

Хотя встреча G20 дала возможность в полной мере проявиться новым тенденциям во взаимоотношениях ключевых государств мира, рассчитывать на формирование какой-то целостной картины, пригодной для принятия экономических и тем более инвестиционных решений, по результатам саммита было наивно. Саммит в Осаке проявил целый ряд крайне специфических тенденций, противоречащих ожиданиям экспертов и общественного мнения:

Это был самый содержательно мозаичный саммит G20 из всех ранее проходивших. Фактически никакой единой повестки дня в рамках саммита просто не было сформировано. Это, с одной стороны, свидетельствует о неспособности принимающей стороны обеспечить содержательное наполнение формата, что вполне объяснимо геополитической несамостоятельностью Токио, но с другой, подтверждает гипотезу о распаде общеглобального содержательного мейнстрима, ключевых консолидирующих тематических направлений экономического, да и политического характера. Тема справедливых торговых отношений, обозначенная в качестве флагманского направления обсуждения на саммите концептуального осмысления вне двусторонних и многосторонних встреч, на которые распался саммит, не получила.

Несмотря на заявленный приоритет экономической проблематики, значительное место на встрече занимали вопросы, связанные с проблематикой политической. Это может свидетельствовать о том, что уровень военно-силовых рисков начал рассматриваться в качестве неприемлемого и сдерживающего позитивные экономические тенденции.

В 2016‑2018 гг. доминировала идея, что глобальное инвестиционное и экономическое пространство адаптировалось к более высокому уровню неэкономических, прежде всего военно-силовых, рисков, и они уже не оказывают такого уровня деструктивного воздействия на экономические процессы, как раньше. Отчасти эти предположения подтверждались особенностью динамики цен на энергоносители. 

Военно-силовые риски начали затрагивать реально значимые экономические пространства, потенциальное "выпадение" которых из активного экономического и инвестиционного оборота создавало неуправляемые угрозы экономической стабильности.

Показательно отсутствие видимых изменений в подходе США к глобальным проблемам при явном сокращении агрессивности. Можно предположить, что снижение агрессивности носит временный характер и отражает неготовность Вашингтона вести конфронтацию по столь широкому спектру разнородных конфликтных ситуаций в условиях критичности сохранения доминирования по центральному направлению геоэкономического развития на обозримую перспективу: в американо-китайских финансово-инвестиционных отношениях.

Уже на встрече в Осаке главным сдерживающим фактором для Вашингтона стала обеспокоенность относительно дестабилизирующих последствий торговых войн и внешнеполитической конфронтации для внутриэкономической ситуации в США. По мере втягивания Трампа в предвыборную кампанию этот фактор будет все больше и больше усиливаться, но действие его не обязательно будет направлено на смягчение поведения Вашингтона: напротив, при определенных условиях возможен рост агрессивности.

Таким образом, наиболее удачным термином, описывающим впечатление от итогов саммита G20, является формула "неустойчивого перемирия", используемого для снятия с "шахматной доски" мировой экономики второстепенных (как правило, политических) вопросов, способных осложнить принятие решений по стратегическим вопросам.

Для Москвы участие в G20 было в целом удачным в том плане, что встреча не усугубила непростые внутри- и внешнеполитические обстоятельства, в которых в последнее время пытается маневрировать российское руководство. Основные выводы по результатам встречи в Осаке сводятся к трем ключевым обстоятельствам.

Москва имеет возможности донести свою точку зрения до ключевых партнеров, но пока отношение к России со стороны крупнейших глобальных игроков продолжает оставаться выжидательным.

Системообразующим содержательным моментом стало заявление Путина об исчерпании потенциала либерализма как идеологии, что вполне объяснимо: поставлен под сомнение главный фундаментальный компонент сегодняшних стратегий — как минимум социального развития. Заявление Путина не является свидетельством его претензий на идеологическое лидерство, но это явное указание на готовность российского лидера участвовать в глобальном дискурсе об образах будущего, ранее считавшемся монополией "коллективного Запада". 

В то же время процессы в российской экономике последних полутора лет вновь породили иллюзии о возможности возникновения в России сложностей такого масштаба, что заставят Кремль пойти на диспропорциональные политические и геополитические уступки, причем как на Западе, так и на Востоке. Это будет ограничивать перспективы реального экономического и политического взаимодействия с Россией, в частности привлекательность предлагаемых Москвой геоэкономических проектов.

Крайне негативным фактором, отчасти проявившимся в контексте встречи G20, стало преждевременное и явно провокационное муссирование в российском и зарубежном информационном и экспертном пространстве темы транзита власти на фоне усложняющейся экономической ситуации в стране. Это обстоятельство явно играет негативную роль и в отношениях с США, и в отношениях с КНР, причем в последнем случае в существенно большей степени. 

Говорить о завершении конфронтационного периода в отношениях между Москвой и "коллективным Западом" преждевременно. Не исключены новые всплески жесткого информационного и политического давления в отношении России, но достижением в любом случае является перевод коммуникации в диалогичный режим.

Перспективы "большой сделки" с США ничтожны: это связано с тем, что Трамп так и не смог обрести даже относительной внутриполитической свободы маневра и не будет способен пойти на значимые договоренности с Москвой. А тактические договоренности с Вашингтоном по частным вопросам по большинству направлений (включая вопрос о реструктуризации Ближнего и Среднего Востока, закамуфлированный под кризис вокруг военного потенциала Ирана) — за исключением сферы контроля над стратегическими ядерными вооружениями, имеющей самостоятельную ценность, — не принесут Москве значимых политических дивидендов. Это означает необходимость возвращения Москвы к политике частных по форме, но стратегических по последствиям соглашений с различными государствами.

Ключевым вектором подобных соглашений должно стать формирование новых защищенных расчетно-инвестиционных пространств, в которых бы возможности манипуляций со стороны США были бы минимизированы. Региональные финансовые системы станут в обозримой перспективе центром давления и манипуляций со стороны США. Понимание Москвой значимости этого направления политики продемонстрировано анонсированием перехода на расчеты в национальных валютах с КНР, а также по ряду секторов российской экономики. 

Попытки компенсировать отсутствие "большой сделки" с США развитием взаимодействия с ЕС являются явно нереалистическими.

В "больших" проектах, связанных с формированием новых макрорегионов, Россия оказывается младшим партнером, хотя и трудно игнорируемым по политическим соображениям, а также с точки зрения ресурсов и пространства. Москва пока еще не рассматривается в качестве незаменимого компонента новых глобальных пространств развития, чему отчасти препятствует неблагоприятная текущая экономическая ситуация в стране. Россия пока не рассматривается как центр значимого — пусть и регионального — ядра экономического роста, дополняющего потенциал других крупнейших игроков глобальной экономики. И политические, и военно-политические возможности России уже не могут компенсировать этот дефицит экономического влияния.

Стратегический путь развития для G20 выглядит вполне понятно: формирование среднесрочного инвестиционного мейнстрима и выработка мер по смягчению наиболее неблагоприятных асимметрий развития. В условиях всеобщего ожидания относительно жесткого экономического кризиса востребованность такой площадки будет объективно расти как со стороны индустриальных стран, так и со стороны ряда постиндустриальных государств, не готовых согласиться со все более деструктивной американской монополией на глобальные финансы.

G-20, вероятно, еще длительное время будут воспринимать именно как площадку, а не как институт. Но в рамках этой площадки проявляются ключевые тенденции развития глобальной политики и экономики в существенно более яркой степени, нежели в иных глобальных и субглобальных институтах, относящихся к категории условно функционирующих. G20 находится в плотном конкурентном пространстве, отличающемся еще и большой динамичностью, в частности стоит обратить внимание на резкую активизацию Китаем Шанхайской организации по сотрудничеству, последние два года пребывавшей в глубокой стагнации. Это обозначает новый вектор глобальной конкуренции в экономике, но также уже и в политике: конкуренцию моделей институционализации как с точки зрения внутренних механизмов организации, так и в плане охватываемых пространств.

Для России G20 становится все более значимым институтом по мере того, как надежды на возвращение к "прежней нормальности" и традиционным для 2000‑2010 гг. отношениям с Западом распадаются, поскольку это как минимум дает возможность апробации операционной многовекторности во внешней политике. России требуется, хотя и не является критическим фактором, собственная институциональная "повестка дня", способная хотя бы в отдаленной перспективе если и не заменить, то дополнить опору на двусторонние отношения с лидерами, обладающими высоким уровнем полноты власти. Похоже, Россия подошла к пределу возможностей такой политики, пиком которой была встреча G20 в Осаке. В дальнейшем для сохранения достигнутого уровня влияния придется выбирать все более и более системные формы взаимодействия, сориентированные как минимум на среднесрочную перспективу.

Автор: Дмитрий Евстафьев — профессор факультета коммуникаций, медиа и дизайна Высшей школы экономики