Когда "крахнул" фон Дервиз, я поехал к одному знакомому финансисту потолковать, — как это, мало ожиданное публикою, событие свершилось, и что вообще сей сон должен обозначать?

Финансист, на вопрос мой, только руками развёл.

— Что обозначать? — сказал он, — отвечу вам одним словом: началось!

— Кратко, но неясно. Что началось-то?

— Götterdämmerung. Сумерки богов.

— Да, большой туз свалился… Но, всё-таки, почему вы — уж так мрачно? Богов нет перед богами. После Урана — Сатурн, после Сатурна — Юпитер…

— Нет, батюшка, тут весь Олимп трещит. И, если вам уж так по вкусу мифологические сравнения, скажу вам: мы входим в период новой гигантомахии. Денежные гиганты прут грудью на русский капитал и твердят: расступись! расступись! расступись! отдай нам своё место, или погибай, чёрт с тобой! — раздавим тебя своими пятками…

Финансист взволновался и нервно заходил по кабинету. В глазах его я прочёл самый непритворный испуг.

— Какие страхи! — попробовал пошутить я, — и всё это из-за одного Дервиза!

— Ах. Боже мой! — нервно отозвался он, — что Дервиз! Ну, огромная фирма, ну, Померанцев — русский человек, широкая натура, рискун, корнет, — зарвался, раскидался, расширил окружность дела так, что ему… радиуса не хватило: не дотянул! Вот и всё… Люди опытные об этом давным-давно знали. Ещё два года тому назад, я из уст не какого-нибудь биржевика, но государственного человека слышал: чтобы держаться, Дервизу надо строить железную дорогу в Центральную Африку, к северному полюсу, на луну, к чёрту-дьяволу, но строить! строить! строить! Хотя бы в убыток себе, но держать оборот. Первая заминка, и он банкрот.

— Помилуйте: какое же банкротство, когда актив превысил пассив на целые миллионы?

— Друг мой, актив, пассив и всяческая бухгалтерия суть начала, чувствуемые каждым предприятием хронически, но, так сказать, вне времени и пространства. А есть в каждом же предприятии начало острое и подвластное времени и пространству, — ох, как подвластное! — и имя ему срочные платежи. И предприятия гибнут вовсе не в тот момент, когда о владельце их говорят: его пассив превышает актив; но — когда по городу летит молва: в такой-то день, час, такой-то не мог оправдать предъявленных ему срочных платежей. Он прекратил платежи. Он банкрот. А пассив пассивом и актив активом. Это потом разберётся.

— Спасибо за лекцию, хотя в ней нет ничего нового. Вернёмся к Дервизу и сумеркам богов…

— Вам всё сомнительно это моё слово? А что вы скажете, если я вам — вот сейчас, не сходя с сего места — пересчитаю, по крайней мере, десяток фирм, мало чем уступающих Дервизу по известности и значению в финансовом мире, а иные из них будут даже и почище! — которые висят на волоске и, по всей вероятности не сегодня, завтра мы услышим об их падении?!

И он назвал мне ряд имён, которых, конечно, я не назову. А были эти имена вот какого разряда. ехал я раз но железной дороге с евреем-биржевиком, — надо полагать, везло ему в то время, потому что весел он был, как горный козёл, сам чёрт ему не брат, и нет на свете человека его больше. Ноги на диване, шляпа на затылке, сигарища в зубах, пыхтит, шумит, даже смотреть на него радостно: так здорово у человека селезёнка играет.

В Любани я встретился с знакомым инженером. Возвращаюсь после третьего звонка в вагон, — вижу; спутник мой что-то приумолк и странно на меня поглядывает, и ноги с дивана спустил.

— Вы с господином Иевлевым, кажется, сейчас беседовали? — спросил он меня.

— Да… А вы его знаете?

На лице биржевика изобразился почтительный ужас:

— Я?! Ой, нет… ведь он управляющий Холодова!

— То есть один из управляющих. Главный-то… — я назвал фамилию.

Спутник мой положил сигару в пепельницу.

— А вы и их изволите знать?

— Очень немного.

— Откуда знакомы?

— Просто встречались раза два у Холодова.

— У Хо-ло-до-ва?!

Спутник долго смотрел на меня мечтательно-обожающим взглядом: Боже мой! человек у Холодова, самого Холодова бывает?!

— То-то я смотрю, — задумчиво произнёс он наконец, — что вы себе так самостоятельно с г. Иевлевым по платформе гуляете!

Так вот ряд подобных Холодовых, одно имя которых бросает "людей рынка" в остолбенение, "чин чина почитай", и назвал мне финансист. Я не поверил и даже рассмеялся:

— Полно вам меня морочить! Вы шутите…

А он задумчиво декламировал, — поэтическая натура! —

Судя по тревожным вестям из Москвы и по петербургской биржевой панике, скептицизм мой был напрасен, а финансист прав. Сейчас я встретил его в банке.

— Что я вам говорил? — заговорил он, завидев меня, ещё издали, не поздоровавшись. Не сумерки это богов? а? не гигантомахия? Рвут нас, батюшка, рвут! На воздух взрывают!

— Да кто рвёт-то? кто на воздух взрывает?

— Как — кто? Неужели вам неясно? Да вот он взрывает, — финансист ткнул пальцем на улыбающегося директора банка, тут же стоявшего, — вон этот, вон тот… — он указал в окно на пестреющие по Невскому вывески банкиров.

— Ну, уж вы, Михаил Кондратьевич, всегда на нашего брата нападаете, — возразил директор. — Сами, господа, зарываетесь, а потом банки во всём виноваты…

— Да, разумеется, банки. Что мы, ворочающие миллионами, якобы капиталисты, разве не рабы ваши? разве не овцы, стригомые по капризу господ Мемельбергов и Блауштейнов?

— Ну, знаете ли, — овцы тоже с зубками! — расхохотался директор.

— Только — не против вас! Овец, которых мы стрижём, вы и взглядом не удостоите: мелки для вас… Вам шерсть покрупнее требуется. Верите ли, — обратился он ко мне, вот, по поводу этих несостоятельностей, действительных, предполагаемых, ожидаемых, я ночей не сплю. И в бессонницу сосчитал наши крупные предприятия: и выгодные, и неудачные, и дающие дивиденд, и безнадёжные. И, кроме двух-трёх мануфактур, вроде Никольской, я не нашёл ни одного русского дела, которое работало бы не на банки, по преимуществу, не платило бы им прямо колоссальных даней. Помилуйте! Разве мы хозяева своих дел? разве от нас зависят наши заказы?

— Да почему нет?!

— А потому: покажите мне крупное русское предприятие с вполне достаточным по размерам его оборотным капиталом.

— Вот я и говорю, — вмешался директор, — что размахиваетесь вы, господа, не по карману. Есть поговорка русская: "не шагай широко — штаны лопнут".

— Лопаться-то нечему, — огрызнулся финансист, — сняли вы их с нас… Советчик тоже! Скажите-ка лучше по совести: возможно ли у нас в России не крупное предприятие, с маленьким оборотом и расчётом на маленький процент?! Ведь это не Бельгия, не Франция. У нас, если дело ищет сочувствия и поддержки в сферах, — а без того оно никакого кредита себе не сыщет, — так первый вопрос: укажите, какую оно приносит всероссийскую пользу. Всероссийскую! — видите, радиус-то каков… это-с не от Парижа до Брюсселя или какого нибудь там Лилля.

— Ну, Михаил Кондратьевич, в Соединённых Штатах радиусы не меньше наших, однако…

— А что же там крахов не бывает? Такие, батюшка, что нашим и во сне не снились. Дервизы-то наши пред тамошними — мальчишки и щенки. Там ведь не на рубли, а на доллары и наживаются, и банкротятся… А ведь кредит-то в Соединённых Штатах поставлен, разумеется, и крепче, и умнее, и свободнее, чем у нас. Там Мемельбергов и Блауштейнов одна конкуренция уже в узде держит. А здесь? Помилуйте! Получаю я дорогу, скажем. Как мне её строить? Где подъёмный капитал? Нет капитала. Ну, — ко евреям послание апостола Павла чтение: бегу и закладываю её Мемельбергу. Получаю казённый заказ, — бегу и кланяюсь Блауштейну. И, если Блауштейну и Мемельбергу придёт каприз не принять залога, отказать в учёте, — ау! дайте мне цилиндр, фрак и откройте вьюшки в камине: я лечу в трубу. Нет у нас своего оборотного капитала, — он весь вращается в банковых операциях, конечно, стираясь в них, как между двух жерновов, в муку… Самое золотое русское дело — всё же не более, как обрезанный червонец, который с каждым днём делается меньше и меньше. И — в конце концов, у нас в руках остаётся дыра, а золото — у Блауштейнов и Мемельбергов. Каждый из этих господ, — он опять ткнул пальцем на ухмыляющегося директора, — для нас… золотой Малюта!

— Мы кричим против иностранных капиталов, воюем с ними, — продолжал он, — но ведь это детский крик, война ребёнка против няньки, которая терпит до поры до времени, а там — за вихор, да и в угол. Ибо и Блауштейн, и Мемельберг, все штейны и берги, от которых мы зависим — конечно, иностранный капитал, питаемый русскими предприятиями. И — если Париж, Лондон, Берлин дадут им сигнал: души русский капитал! он зазнался! надо посбить с него спеси, уронить его кредит, понизить искусственно его доходность, и на этом фоне разыграть девятую симфонию торжества иностранцев, — так, поверьте мне, мы полетим на воздух чище, чем от динамитного взрыва… Нажмёт г. Ротшильд в Париже пуговку электрического провода, а гг. Дервизы и К°, в Петербурге, глядь, и летят уже до облаков просить богов об уплате долгов.

— Ну, — пожимая плечами, возразил директор, — договорились до своего. Повторите ещё, ходящую по городу, смешную сказку, что крахи устраиваются капиталистами-дрейфусарами, в отместку за равнодушие русских к судьбе Дрейфуса.

— Нет, такой глупости я не повторю, потому что дело Дрейфуса, — местное, политическое… А просто — ввозили-ввозили мы к себе иностранный капитал, не облагая его данями и пошлинами, наводнили промышленный рынок иноземными производителями, а денежный — иностранными же "золотыми Малютами", — ну, и тесно им стало, решили они порасправиться и спихнуть нас с занятых мест. Ote toi que je m’y mette!.. Знаете сказку об еже, которого ужи пустили к себе в норку обогреться. Влез он и сейчас же иглы растопорщил. Ужам пришлось невтерпёж. "Ты бы, брат, шёл теперь восвояси, — говорят ежу, — ведь уже стало тепло, у тебя есть своя норка, а нам с тобою тесно, и просто смерть от тебя приходит…" А ёж в ответ: "не знаю, как вам, а мне здесь очень хорошо, — ну, а кому неудобно, тот, пожалуй, может и убираться вон, куда ему угодно".

Он грустно замолчал. Директор ухмылялся.

— Так, приказ дан? — поддразнил он моего знакомого.

Тот встрепенулся и посмотрел на него зверем.

— Конечно. Это я по вашей… по вашему радостному личику вижу! Ну, если нет приказа, почему вы сегодня не сделали мне той операции, о которой я просил вас?

— Михаил Кондратьевич! да ведь вы всё сами знаете: формальности не соблюдены…

— Однако, без этих формальностей мы с вами — ведя дела второй десяток лет — всегда прекрасно обходились в спешных случаях и производили их задним числом.

— Мало ли что было, — уклонился директор. — Времена не те. Прочности той нет… все под сомнением.

— Вот про то-то я и говорю… И не те времена для Михаила Кондратьева, Петра Сидорова, Сергея Антонова, но для де, фон, штейнов, бергов и пр. и пр. остались теми же, что и раньше. Вы думаете, я не знаю, что вчера только вы произвели эту же операцию для бельгийцев — прямо на веру, без всяких формальностей, при гораздо слабейшем обеспечении, чем я предлагаю?

— Да, помилуйте? Какая нам цель делать вам неприятности?

— Какая цель? Экзамен, батюшка, производите: ну-ка, кто из вас, русских капиталистов, крепок ещё? Справится он, коли мы бросим его без помощи в любой данный момент, или нет? Есть такая игра детская. Схватит товарищ товарища всей пятернёй за волосы и говорит: вывернись, — поп будешь! Так-то сейчас и иностранный наш кредит. Схватил он русский капитал за волосы и предлагает: вывёртывайся и выходи в попы, либо оставь у меня в пятерне все волосы и гуляй остальную жизнь с лысой головой.

Мы вышли из банка вместе.

— Поняли, батюшка? — спросил меня финансист.

— Да, действительно, что-то смеркается…

— Какое там! Совсем уже темно!.. И гномы побежали… гномы, которые сменят нас, когда мы — фюить!

Он свистнул, постучал палкою по тротуару и прибавил внушительно:

— Правительственное вмешательство, — одна теперь у нас надежда, в этом поветрии крахов!

— Ну, начинается! И как вы, гг. российские капиталисты, без министерских подачек и помочей ходить не умеете?

— А что же прикажете делать?! Видите сами: Олимп рушится, и боги падают с подножий…

— Ничего! не так страшен чёрт, как его малюют. Ведь и гигантомахия только настращала Олимп, а кончилась торжеством богов и поражением гигантов.

Финансист сомнительно покачал головою и произнёс:

— Non bis in idem![3] Да ведь и тогда Олимп не спасся бы без вмешательства Геркулеса. Ну, вот и мы зовём на помощь Геркулеса, то есть правительственное вмешательство… Ссуды! ссуды! ссуды давайте! Заказы! Кредиты!.. Иначе — капут! Я человек искренний и откровенный: иначе — капут! Сегодня экзамен, завтра экзамен, сегодня вывернулся, завтра выкрутился, — а там, глядь, и вовсе петля на шее, и — de mortuis aut bene aut nihil![4]

— А мне всё как то странно, даже невероятно: такие слоны валятся…

— А, батюшка! Это-то, пожалуй, ещё нам на руку, что валятся сразу не мелкие сошки, а слоны. Читали вы роман, как жители Марса напали на землю, истребили людей, испепелили всё живое, всю растительность, — ну, а потом эти господа победители сами все передохли от земных бактерий? Ну, вот — авось сбудется эта загробная месть разрушенных капиталов и на марсианах из Парижа. В лес, где десятками падают поражённые эпизоотией слоны, не сразу-то войдёшь: он отравлен, там — чума в воздухе… Разлагающийся капитал тоже распространяет мириады ядовитых бактерий. Когда из оборота вычёркиваются сотни миллионов, сотни тысяч людей, около них кормившихся, тоже обречены быть вычеркнутыми из списков… За каждым русским предпринимателем, которого сейчас pollice verso[5] осуждают на гибель Блауштейны и Мемелберги, стоит заводское, фабричное, железнодорожное, вагоно, машино, судостроительное, рельсопрокатное дело и т. д., и т. д. Умрёт слон, — пропадут голодом и легионами живущие на нём блохи. А вы знаете немецкий витц[6] — was für Unterschied zwischen dem Elephant und dem Floh?[7]

— Нет, не слыхал.

— Ein Elephant hat viele Flöhe, aber ein Floh kann keine Elephante haben[8]. Вот-с. Полагаю, что замысловатая штука эта, — уж не знаю, какой немецкий Кузьма Прутков её придумал! — в данных обстоятельствах не лишена некоторой аллегорической поучительности. О блохах же — кроме всего прочего — и то памятовать надо, что они с голоду бывают злы и кусаются. Так не лучше ли позаботиться, чтобы они и впредь не лишены были естественного своего корма?

1. ↑ Включаю в книжку эти "Разговоры с финансистом" в виду их "исторического" значения, не принимая ответственности за высказанные в них взгляды и прочность их искренности. Они — с натуры, довольно стенографичны и передают с посильною точностью настроение русских капиталистических кругов в мрачный для них период 1899—1901 года, когда "деньги на Восток ушли…" Вернулись ли они из путешествия, о том автор не осведомлён. 1903.
2. ↑ Отрывок из баллады В. А. Жуковского "Торжество победителей" (перевод "Das Siegesfest" Шиллера).
3. ↑ лат.
4. ↑ лат. De mortuis aut bene aut nihil! — Об умершем либо хорошо, либо никак!
5. ↑ лат.
6. ↑ Витц (нем. Witz) — шутка, остро́та.
7. ↑ нем. Was für Unterschied zwischen dem Elephant und dem Floh? — Какая разница между слоном и блохой?
8. ↑ нем. Ein Elephant hat viele Flöhe, aber ein Floh kann keine Elephante haben. — У слона много блох, а блохи не могут иметь слона.