На словах Юзеф Пилсудский и его соратники придерживались не лишенной здравого смысла линии на равноудаленность от двух самых опасных соседей Польши - Германии и Советского Союза1. На самом деле даже важные дипломатические соглашения, к числу которых, несомненно, относится заключенный 25 июля 1932 г. советско-польский договор о ненападении, подписанный в развитие Рижского мира 1921 г., не отменяли главного основания варшавской политики, основанной на безоговорочном антисоветизме.

Давайте посмотрим, какую инструкцию получил 6 сентября 1932 г., через месяц с небольшим после договора о ненападении, польский военный атташе в союзной Варшаве Румынии подполковник граф Роман Михаловский (1895-1974) от самого начальника Генерального штаба Войска Польского бригадного генерала Януша Гонсёровского (1889-1949). Генерал, будучи близким соратником Пилсудского, по-военному четко объяснил подчиненному, как надлежит реагировать на новый договор с "Советами":

"В беседах на тему пакта о ненападении вы должны строго опираться на инструкции нашего посольства. Если речь идет о комментариях с военной точки зрения, то в этом плане принципиальным аргументом, указывающим на целесообразность нашего шага, является удержание единого антисоветского фронта от севера до юга"2.

То есть в совершенно секретной бумаге открытым текстом говорится о том, что, по мнению варшавских стратегов, договор с СССР в реальности обязан лишь укрепить антисоветскую коалицию в Восточной Европе.

Как известно, с этой коалицией, которую с подачи французов именовали "санитарным кордоном", на практике были большие проблемы. Даже румыны, бывшие единственными из географических соседей Польши, кто состоял с Варшавой в союзных отношениях, сомневались в некоторых аспектах польской антисоветской политики. Гонсёровский предлагал Михаловскому проявлять в отношении Бухареста настойчивость:

"Практическое значение факта удержания единого антисоветского фронта должно быть достаточно понятно и для Румынии. Польша, представляющая собой центральный участок этого фронта, должна обращать внимание на соседние его участки как с севера, так и с юга. Если Румыния не оценивает этот факт должным образом, то потому, что она лично заинтересована лишь польским участком как непосредственно прилегающим к ее фронту и пренебрегает дальнейшими участками балтийских государств и Финляндии, чем Польша пренебрегать не может и не хочет"3.

Пикантность письма начальника польского Генштаба в том, что официальная Варшава в тот момент активно поддерживала идею скорейшего подписания пакта о ненападении между СССР и Румынией и вместе с Францией была посредником в переговорах между Москвой и Бухарестом. Так и не подписанный договор, несмотря на целых четыре раунда советско-румынских переговоров в одном только 1932 г., в итоге оказался недостающим звеном в антисоветских планах польской дипломатии. Склонить румын к соглашению с Москвой было очень непросто по двум важным обстоятельствам: во-первых, между СССР и Румынией тогда еще не было дипломатических отношений (они будут установлены только в июне 1934 г.); во-вторых, с 1924 г. советская сторона однозначно не признавала за румынской законность владения Бессарабией, которая войдет в состав СССР в июне 1940 г.

Правда, мощный нажим союзных Франции и Польши в начале октября 1932 г. привел к тому, что власти в Бухаресте оказались очень близки к заключению договора с СССР4. В поезде, едущем в Женеву на конференцию по разоружению, нарком по иностранным делам М.М. Литвинов и наделенный полномочиями своего правительства посол Румынии в Польше Виктор Кадере согласовали текст соглашения, 4 октября его одобрило и Политбюро ЦК ВКП(б). Но в пакте ничего не говорилось о признании Москвой границ Румынии с Бессарабией, и этим публично возмутился известный румынский дипломат Николае Титулеску, склонивший власти в Бухаресте к отказу от уже достигнутой договоренности.

Для СССР и такой вариант развития событий был на руку - как пишет историк В.В. Репин, "не достигнув договоренности с Румынией, СССР получил более значимый пакт о ненападении с Польшей от 25 июля 1932 г., который ослабил роль польско-румынского союза, а также договор о ненападении с Францией от 11 ноября 1932 г., пакты о ненападении с Латвией, Эстонией и Финляндией"5. А вот полякам пришлось пережить свое локальное дипломатическое поражение, хотя признавать они его не собирались. Генерал Гонсёровский еще в начале сентября не исключал именно такого развития событий, но инструктировал графа Михаловского в том ключе, что советско-польский договор "в достаточной мере защищает интересы польско-румынского союза даже в том случае, если Румыния, недооценив практическое значение монолитности антисоветского фронта, пакт с Россией не заключила бы"6.

В итоге никакого непрерывного "санитарного кордона" против СССР в Восточной Европе так и не удалось создать, сколотили лишь щербатый антисоветский забор, одним из основных звеньев которого непременно была Польша.

Не поколебали верности ведущих польских политиков и военных проекту "Анти-Россия" ни приход к власти в Германии Гитлера в январе 1933 г., ни агрессивная внешняя политика нацистов в первые два года их правления. Внешне варшавская "равноудаленность" просматривалась хорошо - 26 января 1934 г. в дополнение к полноценному договору о ненападении с СССР появилась польско-германская декларация о неприменении силы, подписанная в Берлине польским послом Юзефом Липским и главой МИД Германии Константином фон Нейратом. Декларация обладала крайне существенным недостатком - стороны так и не обозначили в ней признание границ друг друга, что открывало перед Гитлером весьма заманчивые перспективы в будущем. Пока же, в 1934-м, поляки вполне резонно могли считать себя все еще сильнее только начинавших свой путь к большой войне немцев, но их уже беспокоило, кто из соседних держав опаснее.

Наиболее реалистично сложившуюся ситуацию, в которой оказалась Польша, расценивал сам маршал Пилсудский. Именно он еще с осени 1933 г. стал требовать от Гонсёровского и польского МИД аналитических оценок о реальности военной опасности со стороны Берлина и Москвы. 7 марта и 12 апреля 1934 г. Пилсудский провел два представительных совещания, по итогам второго из них в течение месяца был оперативно проведен секретный опрос среди высшего военного руководства Польши. 19 военачальников и примкнувший к ним министр иностранных дел полковник Юзеф Бек должны были самостоятельно, не советуясь ни с кем, ответить на вопрос польского диктатора: "Какое из этих государств более опасно для Польши и скорее может стать опасным? Россия или Германия?"

К 12 мая 1934 г. офицер для особых поручений при Пилсудском подполковник Казимеж Глябиш (1893-1981) подготовил интереснейшую сводную таблицу ответов двадцати именитых прогнозистов. Список открывает общее мнение министра иностранных дел Юзефа Бека и его единственного заместителя Яна Шембека, далее следуют точки зрения 15 генералов, четырех полковников и одного подполковника. Сразу 13 военных, в том числе 9 генералов, оказались сторонниками большей опасности со стороны Гитлера, их мнения очень похожи. Руководивший во время государственного переворота 1926 г. в пользу Пилсудского мятежными войсками генерал Густав Орлич-Дрешер (1889-1936) высказался так: "Со стороны Германии мы можем ожидать нападения на нашу территорию значительно раньше, чем со стороны России". Глава военной разведки полковник Теодор Фургальский (1893-1939) почти точно предсказал советский потенциал в 1939 г.: "В период ближайших десяти лет большая опасность будет нарастать со стороны Германии. Россия может быть готова в военном отношении через 5 лет, но лишь глубокие перемены в соотношении общественных сил Европы могли бы ее когда-нибудь склонить к тому, чтобы отвергнуть мирную политику на Западе"7.

Однозначно в пользу российской угрозы высказались только два участника анкеты, но притом весьма высокопоставленных. Начальник Генштаба Гонсёровский написал: "Скорее опасной может стать Россия". Генерал Эдвард Рыдз-Смиглы, который уже через год, после смерти Пилсудского 12 мая 1935 г., станет его преемником на важнейшем посту генерального инспектора вооруженных сил, дал совершенно нереалистичный прогноз: "Россия на протяжении нескольких ближайших лет будет опаснейшим противником. Будущее нельзя предсказать на долгие годы. Улучшение германской ситуации может происходить медленно"8.

Оставшиеся пять ответов отмечали большую опасность как со стороны Москвы, так и со стороны Берлина. Советская угроза при этом неизменно ставилась на первое место, как в отзыве Бека и Шембека: "В течение 3-4 лет Россия может быть первой опасностью. Весьма вероятно, что потом положение вещей может перевернуться"9. Генерал Тадеуш Каспшицкий (1891-1978), дежурно отметив, что "более опасна в дальнейшем будущем Россия", продолжил уже пророчески: "Удар по Польше может произойти сначала со стороны Германии"10. В сентябре 1939 г. сам Каспшицкий, будучи к тому времени уже четыре года министром обороны после кончины Пилсудского, на собственном горьком опыте почувствует правоту своих слов.

Польский диктатор анкетой не ограничился и повелел глубже исследовать вопрос о том, кто же из двух больших соседей опаснее и почему. В июне 1934 г. в Генеральном инспекторате вооруженных сил было создано совершенно секретное бюро стратегических исследований под скромным названием "Лаборатория". Деньги на проект, впрочем, были выделены совсем не скромные - Пилсудский поставил задачу оперативно и углубленно изучить внутреннее положение СССР и Германии, контролируя при этом работу традиционной разведки из II отдела Генштаба. "Лабораторию" возглавил близкий к Пилсудскому генерал Казимеж Фабрици (1888-1958), уроженец Одессы, его ближайшим помощником стал подполковник Глябиш11. Они и приданные им сотрудники с лета 1934 г. активно путешествовали по Германии и Австрии, щедро тратя казенные деньги - Фабрици был твердо убежден в том, что главная опасность исходит от Гитлера, примечательно и его мнение в упомянутой анкете: "Германия опаснее и скорее может стать опаснее"12.

По советской же тематике плотно работал лишь один сотрудник "Лаборатории" - родившийся под Лодзью майор Станислав Пстроконьский (1897-1952). Он путешествовал по СССР под видом дипкурьера, но основную информацию добывал весьма оригинально, слушая по ночам московское радио13. Учитывая тогдашний советский уровень защиты секретной информации, получить значимые сведения майору-радиолюбителю было практически невозможно.

В конце ноября 1934 г. "Лаборатория" отчиталась о своей работе на специальном совещании при Пилсудском. В докладах Фабрици и Глябиша однозначно подчеркивалась гораздо большая опасность гитлеровского режима, но в краткосрочной перспективе указывалось и на угрозу из Москвы: Глябиш предполагал, что "Россия может быть опасной раньше, Германия же будет позже безусловно всё опаснее и опаснее"14. Разведчики из II отдела Генштаба доложили, что Гитлер будет готов к войне через 6-8 лет, а вот СССР - не раньше чем через 15-20 лет, когда достигнет экономической самодостаточности15.

Однако большинство участников совещания привычно сочло главным врагом Польши Москву. Пилсудский в кулуарах объяснял Глябишу, что он все понимает и немцам не доверяет (тогда же, в 1934-м, он сделал удивительно точный прогноз, что хорошие отношения Польши и Германии могут продлиться ровно четыре года). Весьма проницательно понимал польский маршал и немощь своих главных союзников: "Запад нынче паршивенький. Если он вдруг не прозреет и не заматереет, нужно будет перестраиваться"16.

Маршал как в воду глядел - после его смерти Запад прозревать не пожелал, а поляки не пожелали перестраиваться. Усилия "Лаборатории" пришлись не ко двору, а деньги на нее были фактически потрачены зря: уже осенью 1935 г. Рыдз-Смиглы закрыл этот перспективный разведывательный проект. Главным противником вплоть до роковой осени 1939-го Варшава, одержимая идеей "Анти-России", продолжала считать СССР.

1. См.: Kornat M. Polityka rо"wnowagi 1934-1939. Polska mie‚dzy Wschodem a Zachodem. Krakо"w, 2007. Нельзя сказать, что Польша не пыталась балансировать между двух стран. Только были это не СССР и Германия, а Германия и Франция. Эту игру поляков в 1934 г. раскусил марсельский журналист Р. Майар, близкий к французскому МИД: "Маршал Пилсудский твердо решил продавать свое сотрудничество за более высокую цену и не сильно беспокоиться, будет ли это Париж или Берлин… Он отчасти поощряет мечты о Польше, превратившейся в политического товарища Гитлера…" - AAN. Ambasada RP w Paryz.u. 2/463/0/-/241. S. 30.

2. AAN. Instytucje wojskowe. 296/III-39. S. 50.

3. Ibidem.

4. См.: Проект договора о ненападении между СССР и Румынией. 26 августа 1932 г. // Советско-румынские отношения 1917-1941: Документы и материалы в 2 тт. Т. 1. 1917-1934. М., 2000. С. 388-390.

5. Репин В.В. Бессарабская проблема как элемент дипломатического диалога СССР и Румынии в рамках попыток создания системы коллективной безопасности в Европе (1928-1938 гг.) // Российские и славянские исследования. Вып. 8. Минск, 2013. С. 56.

6. AAN. Instytucje wojskowe. 296/III-39. S. 50а.

7. AAN. Instytucje wojskowe. 296/III-21. Rosja czy Niemcy? Zestawienie odpowiedzi z V 1934 r. S. 2.

8 Ibidem. S. 1-2.

9. Мнение главы МИД Польши стоит оценивать с учетом точки зрения М. Волоса и М. Корната, в 2021 г. опубликовавших более чем 1100‑страничную биографию Бека; известные польские историки указывают на то, что министр не любил заниматься "российской политикой" и обычно перекладывал ее на плечи руководителей Восточного отдела МИД. - Kornat M., Wol‚os M. Jо"zef Beck. Biografia. Warszawa, 2021. S. 244.

10. AAN. Instytucje wojskowe. 296/III-21. Rosja czy Niemcy? Zestawienie odpowiedzi z V 1934 r. S. 1-2.

11. Оба в 1950‑е гг. напечатали воспоминания о "Лаборатории": Fabrycy K. Komorka specjalna // Niepodlegl‚os"c". T. V. 1955; Glabisz K. "Laboratorium" // Niepodlegl‚os"c". T. VI. 1958.

12. AAN. Instytucje wojskowe. 296/III-21. Rosja czy Niemcy? Zestawienie odpowiedzi z V 1934 r. S. 2.

13. Kol‚akowski P. "Laboratorium" - komorka analityczna marszal‚ka Jozefa Pil‚sudskiego // Sl‚upskie Studia Historyczne. T. 16. 2010. S. 124-125.

14. AAN. Instytucje wojskowe. 296/III-21. Referat ppl‚k. Glabisza. Rosja czy Niemcy? S. 2.

15 Kol‚akowski P. Op. cit. S. 120.

16 Glabisz K. Op. cit. S. 220, 225.