Недавние волнения в Улан-Баторе стали для многих полнейшей неожиданностью, но это далеко не первая политическая буря, разразившаяся в монгольских степях. История XX века знает примеры гораздо более страшных тамошних пертурбаций.

ДРУГИМ ПУТЕМ

Судьба Монголии, зажатой между двух гигантов — Российской империей и Китаем — во многом определялась ситуацией в этих странах. До китайской революции 1911 года Монголия официально входила в состав Поднебесной империи, но с новым республиканским Китаем решила расстаться и при поддержке царской России объявила о независимости.

Государь-император помочь соседям чем-то конкретным то ли не смог, то ли не счел нужным, и страна была оккупирована китайскими войсками. Китайцы распоряжались в Монголии, пока барон Унгерн фон Штернберг не попытался превратить ее в плацдарм для реализации своих паназиатских идей. (Белогвардеец Унгерн фон Штернберг прославился в России во время Гражданской войны, когда сражался в Восточной Сибири против большевиков, мечтая о воссоздании державы Чингисхана, противостоящей как Западу, так и мировой революции. — Ред.).

Барон с боями вытеснил оккупантов и принялся насаждать собственные порядки, но длилось это недолго. В июле 1921 года монгольскую границу перешли части Красной армии, к которым присоединились отряды местных революционеров во главе с Сухе-Батором. Унгерн был разгромлен, власть перешла в руки Народного правительства, и Монголия надолго попала в орбиту влияния северного соседа.

Приобретенный плацдарм оказался для советской республики весьма важен. Изначально перед красноармейцами была поставлена цель не дать нахальному барону окрепнуть и двинуться на Иркутск, но Кремль быстро оценил геополитические преимущества Монголии, в том числе в деле стратегического противостояния СССР Японии и Китаю.

Надо сказать, что Монголия была местом специфическим даже по азиатским меркам. Пролетариата там не было и в помине, зато треть взрослого населениям была буддийскими монахами — ламами.

Столь высокий процент духовенства объясняется тем, что многие ламы, пройдя в юности первую степень монашеского посвящения, возвращались в мирскую жизнь, но при необходимости отзывались в монастыри, которых в Монголии было около восьмисот, и, соответственно, числились в монастырских списках. Мало того, страна была конституционной монархией, возглавляемой верховным иерархом ламаистской церкви Богдо-ханом.

Такого, чтобы прокоммунистическое правительство действовало в условиях теократической, но при этом конституционной монархии, не случалось. Но когда в 1924 году Богдо-хан умер, Монголия была провозглашена народной республикой. Сухе-Баторпри довольно странных обстоятельствах покинул этот мир за год до монарха. Ходили слухи, что его отравил кто-тоиз лам, но последующие события подталкивают к другим выводам.

Единоличного вождя в государстве не нашлось. У руля встали соратники Сухе-Батора, которых оказалось достаточно много, но заменить собой пролетариат как класс они все-такине могли. Строить же социализм в отсутствие такового было не только нереально, но и ненаучно. Поэтому правящая Монгольская народно-революционная партия (МНРП) выдвинула тезис не о социализме, а о некапиталистическом пути развития. Советские товарищи не возражали.

НЕ СМЕШИВАТЬ МОНГОЛИЮ С КАЗАХСТАНОМ ИЛИ БУРЯТИЕЙ

Как правило, СССР соблюдал правила политического приличия и контролировал Монголию не напрямую. Для этого были налажены каналы советского полпредства в Улан-Баторе, ежегодные встречи-консультации монгольского руководства с членами Политбюро ЦК ВКП(б) и сотрудничество Государственной внутренней охраны (аналог нашего ОГПУ) с советскими коллегами. Монгольские органы были наводнены советниками-чекистами, и их советы падали на благодатную почву, но об этом чуть позже.

В 1929 году по примеру Советского Союза в Монголии началась ускоренная коллективизация. Разумеется, процесс сопровождался ликвидацией частной торговли и кустарных промыслов, усилением налогообложения, массовым разорением индивидуальных хозяйств и попытками закрытия ламаистских монастырей. Дело обернулось массовым восстанием крестьян-аратов, причем под угрозой оказалась столица.

Кремль проявил беспокойство. В мае 1932 года Политбюро ЦК ВКП(б) приняло решение «О Монголии». Тамошних руководителей подвергли критике за то, что они «слепо копировали политику советской власти в СССР». Им предложили «усвоить политику, соответствующую буржуазно-демократической республике», то есть отказаться от сплошной коллективизации, ликвидации частной торговли и атак на монастыри.

Восстание, тем не менее, не унималось. Руководители ЦК МНРП проявили самостоятельность и не желали проводить корректировку любезного их сердцу политического курса. Советский полпред Охтин от такого пассажа растерялся и требовал ввода войск. Пришлось вмешаться лично Сталину. В письме Кагановичу он написал: «Самое бы лучшее – обойтись без ввода войск. Нельзя смешивать Монголию с Казахстаном или Бурятией. Главное – надо заставить монгольское правительство изменить политический курс в корне. Надо оттеснить временно леваков и выдвинуть вместо них на места министров и руководителей ЦК Монголии людей, способных проводить новый курс, то есть нашу политику. Обновленное монгольское правительство должно объявить всенародно, что в области внутренней политики допущены ошибки, что эти ошибки будут немедля исправлены».

Надо отдать будущему генералиссимусу должное — в ситуации он разобрался досконально даже на отдалении. В отличие от монгольского ЦК. Пока последний упирался, восстал гарнизон Цецерлика, а было в нем 1195 человек, что для страны с населением меньше миллиона более чем внушительно. Восставшие освободили 400 арестованных повстанцев. К ним присоединилось еще человек 70 военных.

При этом в Улан-Баторе оставалось порядка сотни (!) кадровых военнослужащих, а из 4 тыс. членов МНРП надежными и пригодными к военному делу советские советники насчитали не более 300.

При этом в Москве не могли прийти к единому мнению – кто должен руководить расхлебыванием каши — полпред Охтин, военный советник Щеко или чекисты. Когда ситуация стала критической, Молотов, Ворошилов и Каганович предложили Сталину перебросить в Улан-Батор полутысячный кавалерийский дивизион красноармейцев- бурят монгольского происхождения и еще 750 человек для охраны правительства и военных складов в Улан-Баторе.

Сталин согласие дал, но лишь как на временную меру. Он еще не был гением человечества, но дальновидностью соратников превосходил изрядно. «Нас будут изображать оккупантами, борющимися против восстающего монгольского народа, — резонно предположил Сталин, — а японцев и китайцев – освободителями. Нынешняя обстановка в Монголии может навязать нашим войскам несвойственную роль оккупантов, идущих против большинства населения. Нужно начать с изменения политического курса. Этот акт должно проделать монгольское правительство. При такой комбинации помощь наших хорошо замаскированных войск можно будет провести одновременно и незаметно».

Так и сделали, но процесс уже зашел слишком далеко. Чтобы не потерять все, пришлось не только пойти на кадровые перестановки и корректировку политического курса, но и принять далеко идущее решение об отказе МНРП от руководства государственной властью. В результате численность партии в течение последующих двух лет сократилась в пять раз.

ПУТЕВКА В КРЫМ

Новые монгольские руководители оказались людьми осторожными и к тому же уверовали, что провозглашенный курс — всерьез и надолго. Между тем на Дальнем Востоке разгоралось пламя новой войны, и пограничная с Монголией часть Китая была оккупирована Японией. В этой ситуации Кремль пришел к выводу, что социализм в Монголии строить все же надо, причем ударными темпами, а для начала хорошо бы покончить с ламством – как с потенциальной базой антикоммунистических и антисоветских настроений.

Тогдашний монгольский премьер Бутач Гендун эту точку зрения не разделял, опасаясь повторения эксцессов 1932 года. В Москве начали с уговоров. В декабре 1935 года Сталин на встрече с Гендуном заметил: «Вы хотите, не обижая ламства, защищать национальную независимость. Они несовместимы. У вас нет аппетита борьбы с ламством. Когда кушаешь, надо кушать с аппетитом. Необходимо проводить жесткую борьбу с ламством путем увеличения разного налогового обложения и другими методами».

Гендун возражал, и к обработке подключился советский коллега монгольского премьера – Молотов, который в отличие от Сталина был прямолинеен, как собственный псевдоним: «Вы, Гендун, в пьяном виде все время говорили антисоветскую провокацию. Вы перед отъездом сюда говорили, что, наверное, вам через кремлевскую больницу предложат долгосрочный отпуск и отдых в Крыму по состоянию здоровья. Мы не собираемся делать такую махинацию и заниматься такой игрушкой».

Не прошло и трех месяцев, как махинация стала реальностью. Пленум ЦК МНРП официально осудил правый уклон. Гендун был снят с поста и отправлен на лечение в Крым.

Пост премьера получил Агданбугин Амор, а министром внутренних дел и руководителем Государственной внутренней охраны стал Хоролгийн Чойбалсан. Так была заложена база для явления, которое впоследствии в официальных документах ЦК МНРП получит наименование «Культ личности Чойбалсана», а на деле обернется массовыми репрессиями по советскому образцу, но в чем-то даже более чудовищными.

МАРШАЛ МАРШАЛУ РОЗНЬ

Большая чистка стартовала с организации открытых судебных процессов над ламами. Первый из них ведомство Чойбалсана организовало в апреле 1936 года, опередив Ежова почти на 4 месяца. Представителей духовенства обвиняли в том, что они поднимали авторитет религии, для чего устраивали… молебны. Это рассматривалось как контрреволюция. Кроме того, ламы занимались шпионажем в пользу Японии посредством отправки писем монгольским эмигрантам, где приводились сведения о жизни в приграничных районах МНР.

Дальше – больше. Уже на следующем процессе в октябре 1936 года подсудимым инкриминировали, что они с помощью «одной империалистической державы» (подразумевалась опять-таки Япония) должны были поднять вооруженное восстание и восстановить феодальные порядки. Из 17 обвиняемых шестеро были приговорены к расстрелу, остальные — к разным срокам заключения.

За год было проведено пять открытых антиклерикальных процессов, пора было переходить к следующему этапу.

Трудно сказать, когда именно у Чойбалсана возник план, предусматривающий полную кадровую перестановку в монгольской верхушке, но министр внутренних дел возжаждал безраздельной власти. Правда, на пути было несколько препятствий, каждое из которых могло бы отпугнуть менее предприимчивого человека.

Первой и самой значительной трудностью оказался военный министр и главнокомандующий Монгольской Народно-Революционной армией маршал Дэмид. Человек заслуженный, соратник Сухе-Батора, он обладал характером прямым, решительным и вспыльчивым. Когда в 1936 году Чойбалсану присвоили звание маршала, Дэмид неоднократно высказывался в том смысле, что у Наполеона маршалами становились боевые генералы, в СССР все пять маршалов – герои гражданской войны, и только в Монголии появился полицейский маршал.

Чойбалсан копил обиду, но сместить Дэмида сил у него не хватало, тем более главнокомандующего поддерживали советское военное руководство и полпред в Монголии Таиров. Последний ранее возглавлял политическое управление Особой краснознаменной Дальневосточной армии и был тесно связан как с Дэмидом, так и со всеми высокопоставленными советскими военными.

Второй проблемой Чойбалсана был Михей Ербанов – герой гражданской войны, член Центральной ревизионной комиссии ВКП(б) и первый секретарь Бурят-монгольского обкома партии. Будучи в фаворе у Сталина (всю страну обошла газетная фотография вождя с маленькой дочкой Ербанова на руках), он заслуженно считался крупным экспертом по монгольским делам. Был дружен с премьер-министром Амором и маршалом Дэмидом, маршала же Чойбалсана оценивал крайне скептически. В частных разговорах с монгольскими руководителями Ербанов именовал Чойбалсана не иначе как опричником и душегубом, что, опять-таки, соответствовало истине.

Полицейский маршал подумал и нашел выход. В мае 1937 года он отправил Ежову письмо-докладпо итогам процессов над ламами. Судя по всему, тогда же были согласованы последующие действия двух братских ведомств.

НЕ ВСЕ КОНСЕРВЫ ОДИНАКОВО ПОЛЕЗНЫ

В июле 1937 года экс-премьер Гендун, мирно проживавший вместе с семьей в Крыму в доме отдыха «Форос», был арестован. 5 августа 1937 года арестовали Таирова. В сентябре – Ербанова.

Выбив из арестованных нужные показания, специалисты из НКВД раскрыли мощнейший «заговор» — в Монголии и Бурятии действовала страшная панмонгольская и прояпонская шпионская организация, связанная через Таирова с военными заговорщиками в Красной армии во главе с самим Тухачевским.

На пути Чойбалсана оставалась последняя помеха — маршал Дэмид. Поднять на него руку Чойбалсан так и не решился и вновь пошел за помощью к советским коллегам. Коллеги в лице первого заместителя наркома внутренних дел СССР Михаила Фриновского помогли.

Дэмида пригласили в СССР. 20 августа 1937 года маршал прибыл в Иркутск, а 22 августа в районе станции Тайга скончался. По официальной версии, причиной стали некачественные консервы.

Труп доставили в Москву, где устроили торжественную кремацию с участием советских должностных лиц, ну а Фриновский отправился в Улан-Батор, чтобы сообщить о раскрытии советскими чекистами крупного заговора во главе с Гендуном.

27 августа в Монголию ввели советские войска. Через три дня Фриновский передал Чойбалсану копию показаний Гендуна и список из 115 потенциальных заговорщиков. Еще через три дня Чойбалсан получил в дополнение к имеющейся должности пост военного министра и главнокомандующего монгольской армией, а уже 10 сентября Монголию накрыла волна арестов.

СУД МОНГОЛЬСКИЙ, СУД СОВЕТСКИЙ…

Начали, как водится, с лам. 4 октября состоялся разгонный процесс — из 23 обвиняемых 19 приговорили к расстрелу. 10 дней спустя стартовало судилище уже над членами контрреволюционной организации Гендуна. Бывший премьер «гостил» на Лубянке, бывший главком (уже объявленный контрреволюционером) был мертв, но состав подсудимых впечатлял и без них. Вице-премьер, замглавкома, начальник генштаба, министр просвещения… Всего 14 человек, из которых расстреляли 13, при этом Чойбалсан предусмотрительно избавился от потенциальных конкурентов в лице прокурора Борху, начальника милиции Аюши и начальника Государственной внутренней охраны Намсарая.

Всего за несколько месяцев было арестовано 16 министров и их заместителей, 42 генерала и старших офицера, 44 высших служащих государственного и хозяйственного аппарата.

Была создана Чрезвычайная комиссия во главе с Чойбалсаном. На самом деле речь шла о банальной «тройке», что по примеру аналогичных структур в Советском Союзе подменяла законные судебные органы, причем приговоры зачастую выносились заочно. Пленум ЦК Монгольской Народно-революционной партии одобрил начало «большой чистки». Рука об руку с Чойбалсаном и его орлами действовали и советские советники. Московские коллеги тоже помогали, чем могли. В ноябре 1937 года в Москве по приговору Военной Коллегии Верховного Суда СССР был расстрелян Гендун.

Чойбалсан вошел в раж и расправой над политическими противниками не ограничился. Выяснилось, что в Монголии существуют целые контрреволюционные нации. Речь шла о представителях национальных меньшинств, которых записали в агенты зарубежных разведок. Китайцев сделали шпионами чанкайшистского режима, а бурятов, памятуя обвинения, выдвинутые против (уже на тот момент казненного) Михея Ербанова, панмонгольскими заговорщиками и японскими агентами.

За первые полгода террора, по скрупулезным подсчетам советского полпредства, было арестовано 10 728 человек, в том числе 7814 лам, 322 бывших феодала, 300 ответственных кадровых работников, 180 представителей командного состава монгольской армии, 1555 бурят и 408 китайцев. Душегубы (прав, прав был покойный Ербанов) трудились, не покладая рук, успев за те же полгода рассмотреть дела на 7171 человек, из которых 6311 были казнены.

Начатая в августе 1937 года чистка превратилась в террор, а большой террор требует чрезвычайных мер. Тысячи заключенных — это не одномоментные аресты министров и высшего генералитета, но полицейский маршал справился.

За время террора было полностью ликвидировано ламство. Монастыри закрыты, их имущество конфисковано, а духовенство осуждено. В ходе расправ над руководящими кадрами Чойбалсан расчистил площадку для взятия верховной власти. Последним был устранен Амор, которого держали на посту по рекомендации Ежова, опасавшегося передавать распоясавшемуся соратнику всю власть.

Ежова сняли, и судьба Амора была решена. В марте 1939 года премьер был смещен. Освободившийся пост, разумеется, достался Чойбалсану. В течение трех последующих месяцев Амора и его 28 ближайших сотрудников арестовали, причем маршал в очередной раз прибегнул к добрососедской помощи. По его просьбе все 29 были вывезены в СССР, где и находились до июля 1941 года, когда были расстреляны по приговору все той же Военной коллегии Верховного суда.

На суде Агданбугин Амор заявил: «Если Монгольская Народная Республика является свободной, то почему меня судит советский суд? Я – гражданин МНР и меня должен судить монгольский суд. Тех, кто был арестован по моим вынужденным показаниям, я ни в коей мере не считаю контрреволюционерами. Они арестованы невинно. На предварительном следствии под жестоким насилием несколько монголов дали ложные показания как на себя, так и на других лиц, но они совершено невиновны».

Ни Амору, ни остальным его последнее слово не помогло, но все они были посмертно реабилитированы в СССР в середине 1950-х годов.

Всего же в 1936–1939 годах в Монголии было репрессировано две трети членов ЦК МНРП и 8 из 10 членов президиума ЦК. По обобщенным данным, за тот же период Чрезвычайная комиссия во главе с Чойбалсаном осудила 25.588 человек, из которых 20.099 были приговорены к расстрелу и казнены. И это в стране с населением порядка 750 тысяч.

Большой террор в Монголии оказался более кровавым, чем у «старших советских братьев».

Без поддержки ЦК ВКП(б), НКВД и советского полпредства полицейский маршал вряд ли решился бы на подобный беспредел. Ответственность за монгольский кошмар в полной мере разделяют кремлевские покровители «душегуба». Большинство из них так или иначе получило свое еще при жизни, но сам Чойбалсан умер в почете при всех должностях и регалиях.

Лишь спустя 36 шесть лет, в сентябре 1988 года, монгольский посол в Москве обратился в ЦК КПСС с просьбой о передаче из советских архивов всех имеющихся документов о произволе и беззаконии 1930-х годов. Месяц спустя это было сделано. В декабре 1988 года пленум ЦК МНРП официально реабилитировал всех пострадавших и предал гласности правду о событиях 50-летней давности. Культ личности Чойбалсана был осужден.

Преступления полицейского маршала стали мощнейшим оружием в руках оппозиционных сил, покончивших с однопартийной системой. В государстве сложилась парламентская республика, может, и не безупречная, но беспорядки лета 2008 года не переросли ни в вооруженное восстание, ни в массовый террор. Видимо, уроки из своей истории монгольское общество все-таки извлекло.