Исход белорусского кризиса не предрешён, и закрытая от публики инаугурация Александра Лукашенко – отнюдь не конец и лишь, возможно, переход – своего рода, увертюра – к новому акту в развитии коллизии. Тем не менее "недоцветная" революция в Белоруссии рискует оказаться не только последней в завершающемся втором десятилетии, но и последней вообще.

Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.

Л.Н.Толстой

Сегодня "цветными революциями" уже привычно именуются все случаи, как правило, результативной, насильственной (не добровольной для действующей власти) и одновременно ненасильственной (посредством серии невооружённых народных выступлений) смены власти в обход нормативно предусмотренных процедур, обусловленной при этом целым набором ситуативных обстоятельств.

Во-первых, стартовой точкой выступают только завершившиеся выборы, легитимность результата которых ставится под сомнение, что приводит к началу уличного противостояния. Во-вторых, в качестве активного арбитра рассматривается политический Запад, канализирующий народное недовольство в сторону смены геополитического вектора в свою (Запада) пользу за счёт осуществления необходимой ресурсно-идейной подпитки. В-третьих, речь чаще идёт о постсоветском пространстве (хотя большинство исследователей в качестве первого примера приводят не получившую своего цвета "бульдозерную революцию" в Югославии), что лишь подтверждает антироссийский характер явления.

Важной особенностью "цветной революции" стало то, что она в какой-то степени ознаменовала приход нового века (тот самый "югославский казус" произошёл в 2000 г.), отразив возможности изменившихся геополитических реалий – интенсивная динамика актуальной мировой политики всё чаще перестала находить конвенциональные инструменты в формальной ткани международного права, закреплённого в середине прошлого века. А так как эти самые реалии тоже не стоят на месте, то и цветные революции, так и не обретя полноценную институциональную форму, готовы окончательно уйти в историю. И белорусский кризис здесь весьма показателен.

У Республики Беларусь за годы её постсоветской независимости сложился довольно устойчивый образ самобытного спокойствия на фоне бурной глобальной нестабильности, – образ, разительно отличающийся от всего, что характеризует любые, как минимум соседние, страны. "Белорусская модель" проявляется в различных сферах и одинаково знакома как тем, кто часто бывает в республике, так и тем, в чьём сознании она возникает спорадически из мимолётных информационных источников. Сплав инженерной прилежности и хозяйственного реализма с умеренностью в консьюмеризме и культе корпоративных практик не только воспроизводил псевдосоветские методы руководства, но и создавал защищённые, максимально близкие к естественным, традиционным условия существования общества без излишних социальных экспериментов. Правда, что уж скрывать – и без особых прорывов. Спринту с толканиями локтями за обретение новых смыслов, ставшему уже привычным для глобальных "передовиков", Минск предпочитал стайерские тактики деятельного наблюдения, которые позволяли и каштаны из огня конкурентной борьбы вытащить, и опасные искры в случае чего погасить (пресловутые "Минские соглашения" весьма символичны).

Голосование ногами – наверное, один из ключевых факторов маркирования свободы человеческого выбора в моделях, которые в силу своей непохожести на остальные могут со стороны казаться недостаточно гуманными.

По многим параметрам Республика Беларусь воспринимается как заповедник здравого смысла, не обременённый перманентным дроблением на оттенки серого, где сохранились незамутнённые хрестоматийные представления о том, что такое хорошо и что такое плохо и как в реальности выглядит белое и чёрное. Возможно, и поэтому "цветовые" соблазны здесь не стали столь разрушительными. Белорусы довольно чётко – возможно, чётче, чем любые их соседи с какой бы то ни было стороны, – имели возможность по-житейски судить о подлинной реальности и за западным "забором", и за восточным – всё близко и испытано на себе.

Тем вероломнее предстаёт реакция властей на неловкие попытки привыкших к разумной политической скромности народных масс попробовать сорганизоваться и помитинговать. С другой стороны, в асимметричных акциях самого белорусского президента можно разглядеть и большее, чем просто цепляние за власть. В своём бравурно-показном, кажущемся откровенно фарсовым противостоянии уличным выступлениям Александр Лукашенко закрывает "гештальт" чувства несправедливости за поверженных "диктаторов" прошлого, публично уже малоуловимого, но сохраняющегося где-то на подкорке общественного сознания. Стокгольмский синдром в национальном масштабе формирует по прошествии времени особую мифологию вокруг кадров последних мгновений жизни Хусейна и Каддафи, Альенде и Чаушеску. Все они были умерщвлены своими соплеменниками, ведомыми, как теперь легко допускать, одной и той же невидимой заокеанской рукой.

Сегодня сражающийся за власть с декоративным автоматом в руке Лукашенко – всё тот же Сальвадор Альенде, но уже выживающий и переигрывающий "конец истории". Доказывающий, что ещё не всё решено, и лернейскую гидру можно сдюжить.

Выходящий "во всеоружии" навстречу отдалённой толпе Лукашенко предсказуемо получает в медиасреде взрыв хохота: карикатурность очевидна; но – тем самым – обретает и де-факто карт-бланш на свою повестку в этой информационно-революционной ситуации. Верхи играют, и низам всё интереснее.

При всей фантасмагории наблюдаемого извне нельзя не отметить, что внутри страны принципиально нового к своему образу Лукашенко мало что добавляет: он не чужд специфической, но вполне привычной для белорусской публики бутафорской "милитаризации" себя. Регулярно Лукашенко, имеющий звание подполковника, принимает участие в военных парадах и воинских учениях в форме и при погонах с похожими на маршальские звёздами и гербами (в таком же виде он предстал во второй части своей "секретной" инаугурации 23 сентября, когда военные присягали ему на верность). Порой, кстати, рядом с ним в похожем обмундировании находился и уж точно не успевший стать военнообязанным сын Николай, то есть и для последнего – также ничего нового.

Всё это продолжение той для кого-то игровой, для кого-то игривой, а для кого-то игрушечной сущности, которую трудно не заметить во всём белорусском официозе последней четверти века. Впрочем, возможно, на фоне взрывного многообразия методов игры на публику, порождаемых новой волной глобального популизма, это и есть путь к новой эффективности?

Между тем карнавализация белорусского политического кризиса – отнюдь не односторонний процесс. Гротескное поведение "батьки" лишь оттеняет иную драматургию, которую можно наблюдать и в альтернативном лагере, зрелость которого также весьма условна. И порванный паспорт Марии Колесниковой, и не менее загадочное пересечение западной границы дипломатом-директором театра Павлом Латушко, и языковой вопрос от "беловежского соглашателя" Шушкевича, и нетривиальные отповеди нобелевского лауреата Светланы Алексиевич, и, конечно, однотипные речитативы осязаемо инородной в стягивающихся геополитических жерновах домохозяйки Тихановской – главного оппонента "последнего диктатора Европы" – все они, если и не сами, то посредством формируемых информационных поводов лишь расширяют театральность происходящего, наполняют, казалось бы, и так полную фарсовость затянувшегося сюжета свежими жанровыми открытиями.